– Первым делом надо избавиться от этих ботинок, – сказал я. – Выкинуть их на свалку, закопать в снег и ни под каким предлогом не подходить к связному. Давай сюда! – Я выхватил из ее рук вибрамы, отстегнул вторую «кошку» и сунул их в полиэтиленовый пакет, который нашел в углу. – При первой же возможности я выброшу их в мусорную яму. А еще лучше – в туалет. И никто не сможет предъявить тебе обвинение.
– Да, – согласилась Мэд и прижалась к моей руке. – Сделай это, пожалуйста! Ты же не бросишь меня в беде, правда?
– Правда, – подтвердил я, целуя девушку в лоб.
Именно в этот момент в коридоре скрипнула панцирная сетка и распахнулась дверь. На пороге, с автоматом в руках, бледная, как Эльбрус, стояла Лариса.
– Что-то с Глушковым случилось, – сказала она. – Я полчаса стучалась к нему – не открывает. Сами с ним разбирайтесь, а я умываю руки.
Я с пакетом в руках первым кинулся в коридор, следом за мной босоногая Мэд, затем Лариса. Хромой Гельмут, опасаясь, что может опоздать навсегда, запрыгал за нами на одной ноге, придерживаясь руками за стены. Лестница задрожала от нашего топота. Рыжебородый мужчина в белом свитере неожиданно появился в проеме дверей второго этажа.
– Скажите, а по какому поводу…
Он не договорил, так как был отброшен мною в угол лестничной площадки. Мэд, которая бежала в шерстяных носках, занесло на полированных напольных плитках, и она угодила незнакомцу в объятия. Лариска заняла ее место в нашем строю и принялась подталкивать меня в спину, хотя я бежал и без того достаточно резво. У нас было несколько секунд на то, чтобы перекинуться словами.
– Всего один альпинист не имеет пары. Живет в тридцать первом номере на третьем этаже. Его зовут Богдан Немовля, – сказала мне в спину Лариса.
– Он там один?
– Да. Рюкзак с баксами я закопала у фундамента трубы, внизу за Приютом.
Мы подбежали к двери. Оба дышали, как загнанные лошади – высота четыре двести как-никак. Я постучал.
– Глушков, открой! Это Ворохтин!.. Ты слышишь меня?
Я двинул по двери еще пару раз кулаком и добавил ногой. Никакого результата.
– Надо ломать, – предложила Мэд, подкатив к нам по скользкому линолеуму, как на коньках, и бесцеремонно втиснулась между мной и Ларисой.
– Давай, Стас! Смелее! Вышиби ее! – подзадоривала меня Лариса.
Я толкнул дверь плечом. Она вывалилась вместе с дверной коробкой. Шуму было намного меньше, чем известковой пыли. Толкая друг друга, следом за мной в комнату ввалились Лариса, Мэд и Гельмут.
Глушков лежал в какой-то странной позе, в какой иногда спят маленькие дети: на коленях, поджав ноги под себя и опираясь на локти. Обеими руками он оттягивал ворот свитера, словно это была висельная петля, и Глушков, уже повиснув над эшафотом, еще пытался бороться за жизнь.
Можно было не сомневаться, что на кровати лежал труп, но я все-таки оторвал руку Глушкова от ворота и сжал пальцами его запястье. Пульса вроде как не было.
Я сделал все, что должен был сделать в этой ситуации, – убедился, что спасать Глушкова уже поздно, и показал на страшный оскаленный рот.
– Умер от удушья. Скорее всего у него был отек легких.
Между тем интерес к покойнику проявили только мы с Ларисой, тогда как Мэд и Гельмут, стараясь не делать слишком откровенных движений, тщательно обыскивали номер: заглядывали под кровати, в тумбочки, шарили под подушкой и одеялом свободной кровати. Мэд встала рядом со мной. Улучив момент, когда Лариса отвернулась к окну, молниеносно прижалась губами к моему уху, будто порывалась поцеловать:
– Выкинь ботинки!
Все это время, пока мы вламывались в номер и осматривали труп Глушкова, я держал полиэтиленовый мешочек с ботинками в руках. Мэд была права – пришло время воспользоваться моментом и решить судьбу злополучных вибрам.
Перед тем, как выйти в коридор, я натянул на голову, до самых бровей, спортивную шапочку, надел темные очки, а нижнюю часть лица закрыл шарфом.
Тридцать первый номер находился в торце коридора. Дверь была заперта, но, как только я шлепнул по ней ладонью, изнутри кто-то отозвался:
– Секундочку!
Секундочка была размером в минуточку, но незнакомый мужчина, открывший мне дверь, тотчас пояснил:
– Пардон, я одевался.
Он был среднего роста, смуглолицый, с редкими светлыми волосами, зачесанными назад и открывающими глубокие залысины. Круглые, маленькие зеленоватые глазки, как у куклы, смотрели как бы сквозь меня и медленно плыли. Кончик его носа с широкими крыльями и глубокой, как у сифилитика, седловиной выступал далеко вперед. Губы украинца были пухлые, вывернутые, и на фоне слабого, невыразительного подбородка вместе с носом были самыми заметными элементами лица.
– Вы до кого? – спросил он, шевельнув губами и обнажив совершенно беззубый рот. Я почувствовал запах. Украинец недавно пил.
Я оглянулся, проверяя, нет ли кого в коридоре.
– Илона не смогла прийти, она плохо себя чувствует, – сказал я низким басом и, приподнявшись на цыпочках, попытался заглянуть через плечо украинца в комнату. – Но я, собственно, хотел увидеть Магомета.
– А? – тотчас переспросил он, хотя прекрасно понял вопрос. Есть такая категория людей – прежде чем ответить, обязательно лишний раз переспросят, чтобы выиграть несколько секунд. – Магомета нема, – ответил украинец, взял меня под локоть и завел в комнату. – С ним случилась одна фигня, – добавил он, закрывая за мной дверь. – Он упал в трещину, поломал ногу, и мне пришлось спустить его в Тырныауз… А где Илонка? Она, вообще, здесь или нет?.. Да ты проходь, сидай… Шо это у тебя на лице? Конспирация?
Украинец говорил быстро, проглатывая окончания слов, и при этом смотрел своими пьяными глазками куда угодно, но только не на меня. Он машинально перебирал раскиданные по кроватям вещи – трико, носки, свитера.
– Значит, ты теперь вместо Магомета? – спросил я. – А как твоя фамилия?
– А?.. Богдан. Немовля Богдан.
– Ну что, Богдан? Все в порядке? Ты нас ждал?
– А?
– Ждал, спрашиваю, нас?
– Ну! Шиздануть хочешь?
Он не столько хотел меня угостить, сколько выпить сам.
– У меня мало времени. Решаем вопрос быстро – или берешь, или нет.
– Конечно, возьму, о чем базар! Доставай, показывай.
Я кинул на кровать пакет. Немовля сел, достал из пакета ботинки, осмотрел подошву, постучал по ней костяшками пальцев.
– Я мушу вскрыть.
– Конечно, – кивнул я.
Он вытащил из-под матраца страховочную обвязку с пристегнутым к ней чехлом и выдернул из него тяжелую финку. Лезвие легко вошло в пластик, как в консервную банку. Украинец сделал надрез по канту подошвы и отодрал ее. Из ботинка выпал металлический контейнер, похожий на портсигар. Он поддел лезвием крышку, поднес к носу коробочку, наполненную пакетиками с желтым порошком.