За бортом замелькали отчетливо, как это бывает на малой высоте, квадратные и прямоугольные поля; они серо-коричневые, потому что зима, а весной станут изумрудными, салатовыми, всех оттенков зелени цвета. Солдаты сидели напряженно бледные, чуть подавшись вперед, бушлаты скинули, чтобы действовать налегке. Все – одинаково плотные и широкоплечие из-за бронежилетов – современных кирас; на головах каски, автоматы между ног.
– Вот он! – крикнул Читаев Курилкину, показывая вниз на кишлак, зажатый почти вертикальными стенами гор. Мелькнула река, бегущая неслышно по камням, и различим уже дом на окраине. Вертолет рвал лопастями небо, разбрасывал гигантские тени, опускался все стремительней, и так же стремительно аккуратный прямоугольничек – спичечная коробка – превращался в глинобитный дом. Вокруг по периметру – дувал, одна сторона дома выходит наружу.
Вертолет ткнулся в землю, все повалились набок, но тут же единым рывком вскочили, потому что борттехник уже рванул настежь дверь и потому что было пора. Первым спрыгнул Читаев, за ним – Курилкин, потом – Мдиванов, Бражниченко… Но пружиной влететь в дом не удалось. Из окон загремели очереди. Читаев с группой захвата плюхнулся в пыль. Тут же за спиной затрещали очереди: группа прикрытия Хижняка. Еще несколько человек проскользнули за дом, чтобы проникнуть во двор с тыла.
– Смотри, «духи»!
Кричал Камалетдинов. Из разрушенного окна прыгали люди в афганской одежде, падали, катились по косогору, снова вскакивали, размахивая руками и раздирая рты в отчаянном крике.
– Не стрелять! – крикнул Читаев.
Он в мгновение увидел все: нелепую изорванную одежду, человека, бегущего впереди с окровавленной рукой. Он узнал его, это был Сапрыкин, старший среди инженеров. Они бежали изо всех сил, уже было потерявшие надежду и теперь почти спасенные, бежали к родным красным звездам на закопченных боках вертолетов.
– Дрейш! Мекушам! [18] – заорали из окна гортанно.
– Не стреляйте, не стреляйте! Там наши, – шатаясь и задыхаясь, с трудом выговорил Сапрыкин. Сказал и тут же упал без сил.
Хижняк залег в сухом арыке в нескольких метрах от группы захвата. Когда из окон начали выскакивать люди, он тоже скомандовал прекратить стрельбу, потому что те были безоружными. Он еще не успел узнать их, как внимание переключилось на совсем иное. Из-за дувала появился мальчишка лет шести или семи. Хижняк не сразу и понял, откуда он взялся. Мальчик деловито тащил за веревку тощую рыжую корову, та упиралась, мотала рогатой головой. Он что-то кричал сердитой скороговоркой, но корова, переваливаясь, упрямо перла вперед. Юный погонщик бежал за ней вприпрыжку и беспрестанно поправлял сползающую на уши тюбетейку.
– С ума сошел, – прошептал Хижняк. – Откуда ты взялся?.. Назад!
Люди еще бежали к вертолетам, из окна веером летели очереди, а тут – корова и мальчишка, который лез под огонь. Несколько пуль взрыли песок рядом с пастушком.
– Ложись, убьют!
Но мальчик лишь глянул испуганно в его сторону и еще отчаянней стал дергать веревку. «Хоть бы за корову спрятался», – промелькнула мысль. А в следующее мгновение Хижняк крикнул: «Прикрывайте», – и, согнувшись, выскочил из арыка.
Мальчишка присел, съежился, он рванул его к груди, обозлившись, что тот вцепился в веревку.
– Брось, пучеглазый!
Он пробежал несколько шагов – и так и не услышал короткой очереди. Его сильно толкнуло в спину, и, уже не чувствуя ничего, он разжал руки, рухнул на дно арыка… Показалось еще, что склонилась над ним черная тень – без лица, без рук. Мелькнула и исчезла.
Читаев ничего этого не видел и не знал. Он продолжал прикрывать специалистов. Последним бежал смуглый мужчина, он бежал тяжело, странно сутулясь и прихрамывая. Читаев с трудом узнал в нем переводчика Сафарова.
– Быстро, – крикнул он ему, – быстро в вертолет!
В темном провале окна снова вспыхнули, ожили злые огоньки. И тогда Читаев, размахнувшись, одну за другой швырнул три гранаты. Грохнули взрывы, окно окуталось пылью.
– Отходим, все отходим!
Читаев успел выстрелить еще раз, в короткое мгновение увидев в проеме окна бородатое лицо.
– Курилкин, красную ракету! Отходим!
Перебежками возвращалась группа, заходившая в тыл. Читаев сощурился, пересчитал бегущие фигурки. Глаза слезились:
– Все? Больше никого нет?
Сафаров сморщился, как от боли:
– Шмелева убили… Когда вы подлетали, Джелайни… очередью…
– Что ж сразу не сказал? – Читаев приподнялся на локтях. – Группа захвата – за мной!
Он рванулся, как на старте, чтобы проскочить открытое место, не помнил, как ухватился за окно, подтянулся и перевалился, упав на бок, на какое-то загремевшее ведро. Ударил ногой по двери, которая распахнулась легко и со стуком, перешагнул через чье-то тело в кожаной куртке, прошил очередью еще одну дверь. Потом ворвался в большую комнату с коврами на полу; сзади пыхтел Курилкин, все старался обогнать его. Наконец в последней комнате он увидел Шмелева. Он лежал, откинув одну руку, а другую прижал к груди, в безотчетной попытке закрыть рану… Курилкин и Мдиванов торопливо подхватили тело.
– «Духов» нет?
– Слиняли…
– Давай в окно!
Только перед самым взлетом Читаев узнал, что тяжело ранили замполита. Он охнул растерянно, хотел бежать к нему в вертолет, но бортмеханик что-то кричал, тряс руками, и Читаев молча полез на борт. Он отставил в сторону раскаленный автомат, наклонился, обхватив голову руками. Тяжело ранили… Тяжело.
Пыль задрожала, пошла во все стороны клубами. Вертолеты почти неуловимо для глаз оторвались от земли, потом по очереди клюнули носами, выпуская с грохотом ракеты. Будто молнии ударили по дому-тюрьме. Когда поднялись выше, среди скал вспыхнул сварочный огонек крупнокалиберного зенитного пулемета. Маленькая мигающая звездочка. С борта ответно застучал пулемет. Читаев с хлопком открыл блистер, тоже стал стрелять по спарке, плавно ведя трассерную линию к цели. Они поднялись еще выше, огонек исчез. Стали наскоро перевязывать раненых. Кто-то из солдат достал флягу и стал жадно пить, и Читаеву тоже захотелось. Он отвязал свою флягу, но тут вспомнил о спасенных и пустил ее по кругу. Пять бывших узников – остальных разместили на других бортах – представляли собой зрелище жалкое и печальное. По их изможденным, заросшим щетиной лицам текли слезы. Плакали они молча, вытирая глаза почерневшими ладонями. Только Тарусов, страшный своей сединой, плакал почти навзрыд и повторял одно и то же: «Ребята, ребята…»
Читаев представил, как их мучили, били, хотел спросить, но слова застревали, едва встречался взглядом с бывшими узниками, видел мерцающую боль впавших глаз. Он еще подумал, что никогда, ни при каких обстоятельствах не попадет в плен, хотя прекрасно понимал, что в плену может оказаться любой – и тот, кто так уверовал в последнюю пулю…