– Бесишься? – спросил он, подавая мне руку. – А с Борисом несчастье…
Улыбка вмиг слетела с моего лица.
– Что? – только и смог произнести я.
– Не знаю подробностей. Беги в больницу. У него серьезные ожоги. Он тебя все время звал. Спроси у ребят. Кажется, Вадим его из медпункта выносил.
Я бежал по мокрому асфальту набережной, и встречные люди шарахались в стороны, уступая мне дорогу. Потом я перелетел через бордюр, спрыгнул на пляжный песок и, увязая в нем и падая, добежал до лодочной станции.
Дверь кабинета, обуглившаяся, без стекол, лежала на ступенях, и сгоревшая наполовину занавесочка, свешиваясь над песком, трепыхалась на ветру. У меня под ногами хрустнули осколки стекла. Я медленно подошел к пустому дверному проему, не сводя с него глаз. Планером полетела рваная бумага с крупной надписью: «Лечебный и прочий массаж. По предварительной записи». Я переступил через сорванную с петель дверь.
Черная комната. Холодильник с белой дверцей, усеянной мелкими точками, словно на нее брызнули краской. Топчан, застланный прозрачной клеенкой, оплавившейся с одной стороны. Стол, обгоревший посредине, будто на нем долго стоял включенный утюг. Стул, лежащий кверху ножками у стены. Обрывки бумаг, черные крошки, веревки на полу.
Хрустнуло стекло. Я обернулся. Рядом со мной стоял старшина из отделения милиции, которое курировало рынок и автостанцию. Он узнал меня. Мы как-то встречались, и, кажется, именно он допрашивал меня по поводу угнанного молоковоза.
Старшина пожал мне руку, сдвинул фуражку на затылок, почесал макушку.
– Сильно шарахнуло.
– А что шарахнуло?
– Бомба или граната.
– Нашли того, кто кинул?
– Никто не кинул. Неясно пока. – Он зевнул. – Следствие только началось. Комментариев не даем.
– Он мой друг.
– Тогда тебе надо прийти в отделение и дать показания. Враги, подозрительные связи и все такое прочее. О'кей?
Я молчал, глядя на пустой черный кабинет. Враги, связи и все такое прочее…
– Где он?
– В больнице. Точнее, уже в морге. Отдал богу душу. Обширный ожог, лицо взрывной волной изуродовало. Поначалу жена узнать не могла… Эх-хе-хе! Двое детей остались без отца.
– А сколько еще по всей стране раскидано…
– Что?
– Нашли какие-нибудь улики?
– Комментариев не даем… – Старшина помолчал и добавил: – Это была посылка. Развернул, коробочку открыл, адская машинка и сработала.
* * *
Следователь с посеревшим от недосыпания и курения лицом поднял на меня красные глаза.
– Ты хочешь дать конкретное показание по делу или просто любопытствуешь?
Нет, он никогда не докопается до истины, понял я. Он просто устанет слушать меня и заснет. Он слишком стар и ленив для этого дела.
– Я был его другом.
– Кто, по-твоему, мог это сделать?
– Что – это?
Следователь покачал головой, достал сигарету, прикурил, не вынимая ее изо рта. Дым разъедал ему глаза, следователь морщился, щурился, глаза его слезились, но он продолжал коптить лицо.
– Садись, – кивнул он мне на стул.
Я сел напротив него и тоже стал страдать от дыма. Следователь курил дешевые сигареты.
– Когда ты видел пострадавшего в последний раз?
– Позавчера.
– Где? При каких обстоятельствах?
– У себя дома.
Следователь положил передо мной лист бумаги.
– Пиши. Подробно! О чем говорили, не заметил ли ты признаков волнения…
Я отрицательно покачал головой.
– Нет, никаких признаков не было. Мы пили вино и говорили о женщинах.
– А он не говорил, где был две недели назад?
– В Таджикистане.
– Тебе известно, чем он там занимался?
– Известно.
– Так пиши, пиши, не смотри на меня!
Я снова покачал головой.
– Нечего писать. Он занимался коммерцией, вот и все, что мне известно.
– Кто такой Локтев? Он называл тебе эту фамилию?
– Называл. Этот человек помог ему улететь из Душанбе… А откуда вам известно про Локтева?
– Откуда, откуда… – Следователь раскрыл папку, лежащую перед ним, взял обрывок коричневой оберточной бумаги и показал его мне. Он держал его всего секунду, но этого было достаточно, чтобы я успел прочесть короткую надпись со странной ошибкой в имени, сделанную неровными печатными буквами:
КРЫМ. СУДАК. СПАСАТЕЛЬНАЯ СТАНЦИЯ. БФИСУ (ЛИЧНО).
И ниже:
ТАДЖИКИСТАН. КУЛЯБ. ОТ ЛОКТЕВА.
Я опустил глаза вниз. Они выдавали меня с потрохами. Я закашлялся и встал.
– Сиди! – сказал следователь. – Ты что-нибудь вспомнил?
– Я плохо себя чувствую, – произнес я.
– Что было общего между Локтевым и пострадавшим?
– Я не знаю. Я ничего не понимаю. Вы ведете следствие, а меня спрашиваете. Бред какой-то. – У меня снова свело горло, и следователь плеснул мне воды из желтого графина. Я выпил, поставил стакан перед собой, глядя в него, сказал: – Почта не работает, и никакие посылки из Таджикистана отправить нельзя. Вы же сами видите: ни марок, ни почтового штемпеля, ни нормального адреса.
– Я знаю, – сказал следователь. – Это была не посылка. Сверток передали с нарочным.
– А с чего вы взяли, что она из Таджикистана? Только потому, что так написано?
– Я предполагаю.
– Мне можно уйти? – спросил я.
– Пока нет. Ты должен помочь следствию.
– Я вам ничем не могу помочь.
– Тебе безразлично, кто убил твоего друга?
– Считайте, что так.
– Хорошо, последний вопрос: тебе не знаком этот почерк?
Он не сводил с меня глаз, и я снова раскашлялся.
– Оставьте меня в покое, – произнес я. – Я ничего не знаю. Я очень болен.
– Хорошо, иди, – сказал он. – Но я тебя еще вызову.
Я не помню, как оказался на улице. Я не узнавал того, что было вокруг меня. Я не помню, куда шел и как оказался на берегу. Море – гладкое, ровное, матовое, словно застывшая стекловидная масса, преградило мне дорогу, и я наконец остановился, когда уже был по колени в воде.
– Борис, – прошептал я, – прости меня.
Лучше бы мне никогда не видеть и не знать ее почерка.
Я слишком многое связал в своей жизни с любовью. Я безоглядно вешал на нее будущее, связывал с ней судьбу. Я, как лихой игрок, сыграл ва-банк и поставил на нее, как на магическое число, все свое состояние. Я не задумывался, каков запас ее прочности, насколько я рискую своей судьбой. Я поступал так, потому что не мог поступать иначе, и любил безоглядно и безусловно. И все рухнуло в одночасье. И жизнь сразу потеряла смысл.