Высохшее и затвердевшее как камень блюдо я спрятал на дне рюкзака, накрыв его сверху палаткой.
Я продолжал путешествие. За двадцать дней мне удалось пройти примерно километров четыреста – благодаря тому, что установил для себя четкий ритм: два-три дня я шел напряженно, преодолевая в день по тридцать километров, затем день-два отдыхал, то есть шел медленно, пополняя запасы провианта охотой. Населенные пункты, которые были указаны в маршрутном листе, я нарочно обходил стороной, экономя время.
Охотился я в основном на птиц, но один раз подстрелил карликового оленя килограммов на тридцать, трижды – маленьких кабанчиков (там все звери были почему-то карликовые), много раз стрелял обезьян. К этой экзотической еде меня приучил Эрасмо. Сначала я испытывал чувство брезгливости – человекообразное существо все-таки! – но потом быстро привык. По вкусу мясо обезьяны напоминало свинину, только очень жесткую. Если попадались змеи, то я не пренебрегал и ими. Они, как ни странно, по вкусу были как курица, поэтому я с удовольствием поджаривал их на костре, нанизывая круглые кусочки на палочку на манер шашлыка. Чтобы мясо не портилось, я разрезал его на мелкие кусочки, солил и коптил над костром. Высушенные кусочки достаточно было размочить в воде, чтобы они стали пригодными к употреблению. В таком сублимированном виде мясо хранилось на жаре в течение нескольких дней.
Я не знал, в какой именно день пересек границу с Бразилией, но в том, что это произошло, был уверен. Я не встретил никаких погранзастав, столбов и, разумеется, колючей проволоки. На карте эта граница обозначена прямой линией, которую правители обоих государств, не мучаясь изысканиями на местности, провели по линейке.
Где-то недалеко от границы и произошло одно событие, которое в моей дальнейшей судьбе сыграло если не решающую, то очень важную роль. Как-то я наткнулся на скалу, густо поросшую кустарником и оттого отлично замаскированную в дебрях сельвы. В толще скалы были высечены гигантские каменные ворота с изображениями солнца и двуглавой змеи. Этот узор напомнил мне нишу в гробнице в виде солнца – что-то общее было в этих символах. Я всегда помнил, что везение не может длиться бесконечно и надо уметь вовремя остановиться, но здесь на меня что-то нашло. Я почему-то был совершенно уверен в том, что у меня началась светлая полоса, что мне непременно повезет опять и в этой пещере я найду не менее прекрасное сокровище, чем в пирамиде мертвого города.
При помощи палки, бинта и бензина я сделал факел, который, по моим расчетам, должен был гореть не меньше пятнадцати минут, и, перекрестившись, зашел в пещеру. Ходы ее представляли собой сложный лабиринт. Сразу же тоннель разделился на два рукава, и я пошел вправо. Через несколько десятков метров – опять разветвление, затем – снова. Попадались крутые обрывы, куда спуститься без специального снаряжения было невозможно, и я обходил их стороной. Все время, пока я шел, до меня доносился отдаленный шум воды, очень напоминающий рев зверя. Источник звука определить было сложно, казалось, сами своды излучают его. Но не это вызывало у меня некоторый дискомфорт, и даже не огромные поселения летучих мышей-вампиров, а спертый, со странным привкусом воздух.
Я интуитивно почувствовал опасность и, не дожидаясь, пока факел догорит до конца, повернул обратно. Жадность наказуема, Кирилл Андреевич, сказал я себе, выходя из пещеры и все еще чувствуя во рту неприятный привкус.
Об этой пещере я забыл на некоторое время. Солнце, по которому я ориентировался, вывело меня к поселению племени токано. Никогда я не предполагал, что за двадцать дней одиночества могу по-настоящему затосковать по человеческому общению. Не думая об опасности, я быстро вышел из джунглей и, словно вернувшись в родной крымский поселок, уверенно зашагал между хижин, здороваясь налево и направо, и, естественно, сразу оказался в центре внимания детей и собак, а пятью минутами позже – всего поселения.
* * *
В деревеньке жило человек двести полуголых, длинноногих и худосочных индейцев. Испанского языка, как я сразу выяснил, они не знали, обходились своим – в несколько сотен слов, которым, кстати, я овладел в рекордно короткие сроки и без особых усилий. За неделю, которую вынужден был провести с аборигенами, я научился довольно сносно разговаривать.
Индейцы жили большими семьями – человек по двадцать – в хижинах из веток и бамбуковых листьев. Поскольку в этом районе джунглей часто шли дожди и в то же время было очень жарко, то хижины сооружали с тем расчетом, чтобы в них постоянно гулял прохладный сквознячок: возводили лишь одну крышу на подпорках, и никаких стен, тем более – дверей. Несмотря на то, что крыши строили из бамбуковых листьев, они были достаточно прочными и верно служили своим хозяевам, если верить их рассказам, лет десять. Спали индейцы в гамаках, и мне, естественно, тоже предложили приобщиться к такой своеобразной постели. После нескольких безуспешных попыток уложить себя в гамак я сильно засомневался в том, что мне удастся здесь хотя бы один раз выспаться. Элементарная с виду конструкция оказалась достаточно сложной в эксплуатации. Для того чтобы удержаться в гамаке без риска свалиться и свернуть себе шею, нужно было ложиться как-то по диагонали, причем руки скрещивать на груди и не ворочаться во сне. Стараясь не обидеть чувств индейцев, я от всего сердца поблагодарил за предоставленный гамак и попросил у вождя разрешения жить в своей палатке. Глава администрации великодушно согласился, лично указал место, где белому человеку было разрешено возвести свой странный, закрытый со всех сторон матерчатый дом.
Установив палатку, я тотчас приступил к приготовлению ужина, но едва установил на углях котелок с водой, как мужчины-индейцы зашумели, замахали руками и в один голос загалдели. Понимая, что делаю что-то не то, я снял котелок с костра и на всякий случай отошел на пару шагов в сторону. Вскоре из толпы ко мне подвели девушку лет восемнадцати.
– Амара! – сказал один из индейцев, показывая на нее рукой.
«Надо полагать, имя», – догадался я, однако не понял, для какой цели привели эту бронзоволикую деву с отвислой обнаженной грудью и длинными ногами, коленки которых выпирали так сильно, словно это были хоккейные щитки.
Я слышал легенды о некоторых странностях северных племен, которые якобы настолько гостеприимны, что пытаются осчастливить гостя своей собственной женой. Если эти милые, незакомплексованные люди пытались осчастливить меня таким же способом, то напрасно старались: в вопросе, касающемся женщин, я весьма щепетилен. Я пытался объяснить индейцам, что не нуждаюсь в ее услугах, но меня даже не захотели слушать, перебили, и достаточно воинственно, а потом заставили несчастную девушку, которая, кстати, не выглядела несчастной, сесть у моего костра, скрестив ноги, как это делают индейцы, и покорно ждать своей участи.
Но все оказалось прозаичнее. Вскоре я выяснил, что по местным обычаям готовить еду полагалось только женщинам, мужчины же не имели права снизойти до такой работы, унижающей их достоинство. Оказывается, почти вся моя сознательная жизнь, когда я с удовольствием готовил, была унижением моего достоинства. Дабы не посрамить представителя мужского пола, мне и «выделили» девушку-повариху, которая была обязана готовить мне. Не вступая в дискуссии по поводу дискриминации прекрасной половины племени, я согласился иметь при себе личную кухарку, но при условии, что Амара не станет потом предъявлять претензии.