Филин поделился с сержантом властью, но тот еще не научился применять ее. Удар, который несколько минут назад свалил меня на пол, лишь пустил Владу кровь. Ложиться на затоптанную ковровую дорожку мой друг не собирался, несмотря на то что сержант почти умолял его сделать это, и я, интуитивно почувствовав в своем друге лидера-бунтовщика, начавшего сопротивление, выдернул поручень из гнезд и, размахивая им, как нунчаками, кинулся на сержанта.
– Не надо!! – зашипела Регина, поворачиваясь ко мне и подставляя грудь, где так не хватало отчетливого рельефа. – Он тебя убьет! Не сейчас!
Она словно попала под колеса моему автомобилю, и, опасаясь, что я не смогу остановиться и растопчу ее, Регина метнулась к двери купе. Ее темечко попало под мой подбородок, и я воинственно клацнул зубами, едва не прикусив себе язык.
Она все испортила. Осторожности во мне оказалось намного больше, чем было надо, и, вместо того чтобы ураганом снести девушку со своего пути, я запутался в ней, как футбольный нападающий в ногах защитника, и повалился на пол.
Щели между окнами и шторами, горевшие солнечным светом, вдруг погасли, словно вагон нырнул в тоннель. Штора на разбитом окне беременно выгнулась и сорвалась с карниза, впуская через оконный проем тугую черную струю. Она ударилась в перегородку и, распространяя едкий запах ацетона, аспидными брызгами разлетелась по коридору.
Никто ничего не понял. Я, сидя на полу рядом с Региной, машинально растирал по тыльной стороне ладони черные маслянистые капли. Они размазывались, жирно блестели и клеили пальцы. Большое пятно на перегородке под напором горячего ветра быстро высыхало и морщилось. Штора, сорвавшись с окна, пришлепнулась к двери купе, как банный лист к известному месту, и мелко дрожала углами. В белом, горячем квадрате окна мелькали столбы электропередачи и волнами плавали провода, похожие на нотную разлиновку.
Филин, низко пригнувшись, вприсядку перебежал под окном. Он держал свои многочисленные средства связи, как бомбы с торчащими из них запалами, и напоминал героя, идущего на самопожертвование. Под его ногой хрустнули суставы моих пальцев. Если бы я лежал ничком, Филин, наверное, прошел бы по мне, как по бревну. Раздвинув наши с Региной головы, как кусты, он сдвинул край шторы на залитом краской окне. За стеклом чернела непроглядная ночь. Филин кинулся ко второму окну, рванул край шторы. Его искаженное лицо отразилось в черном стекле, а рука скомкала край шторы, словно воротник подполковника, не сдержавшего слова.
– Закрасили! – сказал он сержанту, плохо улыбаясь. – Залили окна краской, как в дурдоме… Что он?
Филин спросил про Влада, но не посмотрел на него. Мой друг все еще упирался головой в перегородку, по которой гнали вниз наперегонки две вишневые струи.
– Разговаривал с негром, – ответил сержант.
– Хорошо, – кивнул Филин. – Будем готовить очередного. – В его кулаке придушенной мышью запищала радиостанция. – Я тоже ничего не вижу, милый мой! – ответил Филин в микрофон. – Выбей ветровые стекла, ничего другого предложить тебе не могу.
Последние слова его относились к человеку, который находился вместе с машинистами в кабине тепловоза, и только сейчас я понял, что локомотив и следующий за ним вагон СВ облили черной краской, сделав стекла непроницаемыми.
Филин повернулся к Владу. Сержант взялся за косичку, словно нарочно приспособленную для управления головой, и показал шефу окровавленное лицо. Влад вытирался платком, красным, как пионерский галстук. Он выглядел лучше, чем я, его нос еще не распух и даже не посинел, только глаза были мокрыми от слез, и Влад их стыдился.
– Вы должны сами понимать, какого наказания заслуживаете, – произнес Филин, глядя на Влада, как дурновоспитанный молодой человек на бабушку, которая в общественном транспорте просит уступить ей место. – Но коль мы доверили вам главную роль, то, к сожалению, убить пока не можем. Вместо вас умрет ни в чем не виновный человек.
– Послушай, – качая головой, словно штопором ввинчиваясь в воздух, произнес Влад. – Пожалей себя! Ну кто из нас тебе мешает везти твое говно в ящиках? Чем мы тебя допекли, что ты хочешь трупами раскидываться? Может, тебе помочь надо? Так ты проси, не стесняйся!
– Да, сделайте одолжение, помогите, – ответил Филин гладко и положил руку на плечо Влада, широкое и блестящее от пота, как шея лошади. – К этому окну, пожалуйста! – подтолкнул он его к единственному источнику солнечного света и горячего ветра. – Постойте здесь немного. Пусть высохнут слезы и запечется кровь.
Влад покорно шел к выбитому окну. Он напоминал мне бочку пороха, залитую ведром воды. В нем еще было много сил, но из-под ног его выбили опору, и теперь Влад болтался в невесомости вперемешку с мусором и обстоятельствами. Пустыня ослепила его, поймав его в фокус гигантского солнечного зайчика, точнее, солнечного зайчища, чудовищного монстра с огненными глазами и зубами из раскаленных углей. Мускулистый ветер гладил его по голове, прилизывая стянутые к затылку волосы, и теребил за щеки. Мне стало жалко Влада. Более жалко, чем негра.
Сержант вывел Джонсона из купе. У негра были связаны только руки. Во рту вместо мячика торчал распухший язык. Негр вращал выпуклыми глазами, как выброшенная на берег рыбина. Наверное, он уже не мог улыбаться и говорить, и приветствовал меня странным гортанным звуком, напоминающим кряканье. Регина заметалась у окна, не зная, куда ей деться, чтобы не оказаться прижатой Джонсоном к перегородке, и, в конце концов, как бильярдный шар в лунку, упала в свое купе.
– Вперед! – сержант подтолкнул негра в спину.
Бунимас обернулся, и на его шее появились спиральные складки, как на белье, которое выжимают вручную. Запрокинув голову, он скосил глаза и встретился со мной взглядом.
– Я их не трогал! – невнятно, словно ему мешал язык, проговорил негр. – Она давала сигнал! Не верь ей! Она боится…
Огонь, вырвавшийся белой струей из ствола автомата, пробил голову негра насквозь, выхватив спереди кусок лобной кости и измельчив ее, как в ступе; она дробью посекла стекло торцевой двери, ведущей к умывальнику, покрыв его желейным рельефом и ломаной молнией трещин. Джонсон обмяк, сложился и упал сразу, словно все это время он был марионеткой, а кукловод вдруг скинул крестовину и лески с пальцев.
Никто из женщин не закричал, словно сержант расстрелял всех в вагоне, и бесноватый стук колес, напоминающий соло на барабанах, которое исполнял вошедший в экстаз джаз-ударник, начал медленно сводить меня с ума.
Лицо Филина блестело от пота и напоминало воскового двойника. Он сидел на откидном стульчике, прижавшись затылком к перегородке, и, закрыв глаза, медленно говорил по сотовому телефону. Его кадык скользил под гладко выбритой кожей, словно это была какая-то паразитирующая тварь и она искала выход из горла наружу.
– Я хочу, чтобы вы поняли: у вас нет выбора. Никому не будет пощады. После каждой вашей попытки остановить поезд или же принести ему вред я буду выкидывать людей на рельсы. Когда не останется людей, я стану подрывать цистерны с радиоактивными контейнерами. В Туркмении наступит второй Чернобыль. Если вы закидаете нас бомбами, то лишь упростите мне задачу. Я вам верил, но вы загадили окна вагона. Больше верить не буду…