— Вот так-то, некрофил, — сказал я. — А знаешь ли ты, что это такое?.. Нет, не стиральный порошок и не удобрение. Это героин, Бленский. Чистейший героин.
Я вогнал пальцы в пакет, разорвал его и высыпал содержимое в унитаз.
— Не стой, помогай мне! Раз-два, вскрыл, высыпал, взял новый. Ясна задача?.. Кто это там гремит?
Мы оба замерли, прислушиваясь. С противоположного конца коридора доносился громкий стук.
— В дверь ломятся, — прошептал он.
— Это прокуратура, — убедительным голосом ответил я. — Все, Бленский, твоя песенка спета. От наркотиков ты не отмоешься до конца своей жизни, учитывая, что она будет чрезвычайно короткой.
— Дверь заперта? — спросил он меня и посмотрел так, словно молил о пощаде.
— Да, но это не остановит солдат, если они начнут брать морг штурмом.
— Что же делать? — плаксивым голосом произнес он.
— Иди к двери, требуй, чтобы не мешали работать.
Он выскочил в коридор, подбежал к двери, откашлялся и, стараясь говорить сердито, спросил:
— Кого там принесло?
— Это полковник Довгий из прокуратуры, — услышал я голос из-за двери, — Откройте, пожалуйста!
— Посторонним вход воспрещен!
— Мне надо только спросить у вас…
— Не мешайте работать! Мы готовим к отправке тела убитых. Зайдите через три часа.
— Я хочу вас предупредить, — не унимался Довгий, — что у вас могут быть неприятности, если вы не откроете мне.
— Я занят! — отчаянно крикнул Бленский и, повернувшись, посмотрел на меня. Я кивнул, мол, правильно говоришь, продолжай в том же духе.
— У вас нет посторонних? — спросил Довгий и снова ударил по двери, похоже, ногой.
— Нет, одни покойники, — ответил Бленский. Вот жук, подумал я, еще шутить пытается.
— Я сейчас позову начальника госпиталя, — пригрозил Довгий. — И нам придется говорить в иной обстановке.
Голос за дверью смолк. Похоже, Довгий в самом деле пошел за начальником госпиталя. На цыпочках подлетел ко мне Бленский.
— Господи, я пропал! — заскулил он. — Если он приведет начальника, я не имею права не открыть. Что же делать? Что делать?
Он заламывал руки и с надеждой смотрел на меня, как обвиняемый на судью, которому предстоит вынести окончательный приговор. Я оттолкнул его, подошел к двери, пригнулся и посмотрел в щель. Метрах в двадцати от входа стоял солдат с повязкой и штык-ножом на поясе.
— Так я и знал, — вслух подумал я, зашел в «преисподнюю», сдвинул край жалюзи в сторону. Еще один солдат сидел на корточках в тени дерева. Рядом со мной засопел Бленский.
— Видел? — спросил я его. — Обложили. Уйти уже невозможно.
— Надо быстрее выкинуть весь порошок! — взмолился Бленский. — Пожалуйста, давай выкинем его к чертовой матери! Сейчас припрется начальник госпиталя.
— Да, — кивнул я. — Мне кажется, что ты сразу же отправишься за решетку. Что касается меня, то я врать прокурору не буду и честно расскажу им все, что мне известно.
К моему величайшему изумлению, Бленский грохнулся передо мной на колени, сложил свои синие ладошки и плачущим голосом заговорил:
— Умоляю! Умоляю! У меня двое детей, нам сейчас квартиру в Подмосковье дают. Я завязываю с этими делами! Никогда в жизни больше заниматься этим не буду. Я умоляю тебя — не выдавай! Что для этого надо сделать? Я все сделаю, все что захочешь.
— Ну ладно, вошь ползучая, — примирительно сказал я. — Согласен. Но если меня возьмут — я расскажу все.
— Да, да! Хорошо, хорошо! — Бленский так энергично закивал головой, что у него, как мне показалось, непременно должны были обломаться шейные позвонки. — Я тебя спрячу. Тебя никто не найдет.
— Ты меня спрячешь в гроб.
Бленский вытаращил на меня свои и без того выпученные глаза, приоткрыл рот.
— Куда-а-а? — одними губами прошептал он.
— В гроб, — повторил я. — На место этого чучела. Накроешь крышкой, заколотишь ящик и отправишь на «Черный тюльпан». Чего ты вылупился на меня? Что тебе не понятно?
— Все понятно, просто… я подумал… в гробу прятаться…
Все правильно понимал Бленский. Ложиться живому человеку в гроб — дело не самое приятное, но я решил играть до конца в эту дикую игру.
Мы вложили гроб в ящик. Я с содроганием посмотрел на цинковое ложе, выбил ногой маленькое стеклянное окошко, вырезанное сбоку, перекрестился и встал обеими ногами на дно гроба.
До нас снова донесся грохот из коридора. Кажется, уже несколько человек били ногами во входную дверь.
— Старший лейтенант Бленский!! — орал кто-то за окном. — Немедленно откройте дверь, иначе я прикажу ее выломать!
Я лег. Плечам, оказывается, было тесно, и мне пришлось чуть повернуться на бок. Зато по росту гробик был в самый раз.
— Ну-ка, Бленский, принеси мне одну пачку героинчика. Буду в дороге тащиться.
Начальник морга сбегал в уборную и принес мне пакет. Я кинул его себе под ноги.
— Закрывай! — сквозь зубы произнес я, потому что мне было страшно. Ну что такое гроб? — успокаивал я сам себя. Обыкновенный ящик. Похож на лодку. Мне ведь не страшно будет лечь на дно лодки.
Бленский, кряхтя, подтащил крышку.
— Имей в виду, Бленский, — напоследок предупредил я. — Если ты что-нибудь не так сделаешь — я тебя из гроба достану и не промахнусь.
Входная дверь визжала, скрипела, от грохота, казалось, содрогались стены. Крики на улице утихли. Пришло время решительных действий.
Крышка грохнулась на гроб и едва не достала меня по носу. Я на всякий случай подставил руки. Бленский придавил крышку, похоже, сев на гроб верхом.
— Нормально? — услышал я его приглушенный голос — уже из внешнего, далекого мира.
Потом я слышал, как он приколачивал к ящику оторванные доски.
И все стихло. Меня похоронили.
Я лежал минут пятнадцать в полной тишине и не двигаясь, пока у меня не начала ныть спина. Пришлось перевернуться на бок, что было не так просто сделать. Лежа на левом боку, я мог смотреть в окошко, и хотя доски ограничивали поле зрения, все же можно было определить, где я нахожусь и есть ли кто-нибудь рядом.
Потом до моего слуха долетел звук открываемой двери. Я затаил дыхание. Забубнили голоса. Слов я разобрать не мог, но мне показалось, что задает вопросы Довгий, а Бленский оправдывается, но полковник прерывает его и снова о чем-то спрашивает.
Это продолжалось недолго. Голоса стихли, дверь захлопнулась. Я перевернулся на живот, а руку с пистолетом положил под голову. М-да, покойникам, оказывается, не так-то сладко лежать в этих корытах. Тесно, скучно, тоскливо. А с другой стороны, их уже ничто не волнует, не тревожит, они надежно отгородились от пакостного, порочного и продажного мира цинковыми или деревянными стенками, и им уже нет никакого дела до того, что там, в наружном мире, творят политики, насколько возросли цены, когда наступит экологический и энергетический кризисы. И самое главное — уже нет страха перед будущим, таящим в себе мрачную неизвестность. Покойник — сама вечность. Его будущее безгранично. Он — тлен, частица строительного материала, из которого сделана земля — самое великое творение природы.