Так, глядя в темноту и прислушиваясь к шуму листьев, я просидел довольно долго. Поведение Эльвиры меня озадачило. Казалось, она вовсе не пыталась выдавать себя за Татьяну. Но за кого в таком случае? Чью маску она надумала надеть? Не восставшей же из могилы покойницы, черт возьми!
Я не зажигал света, хотя комната давно погрузилась во мрак. Меня волновал Леша. Где он? До сих пор внизу? Мучительно борется со своей врожденной неспособностью лгать и, краснея, что-то бормочет о нашем отдыхе в гостинице, прелестях Алушты и чистом море? Нельзя было оставлять его одного, как невозможно было и продолжать это идиотское застолье. Мы с Лешей сыпались со скоростью лавины. Еще бы десять-пятнадцать минут беседы в прежнем русле, и валять дурака, прикидываясь братом Васильевой, было бы бессмысленно.
Я беззвучно ходил по комнате. Проигрывать я не умел. Мысли в моей голове сменяли одна другую, я не мог сосредоточиться на чем-либо одном. Это был слабый отголосок паники. «Что делать? — думал я. — Идти на помощь Леше и тем самым открыть все карты? Но у меня нет с собой даже пистолета, которым можно было бы припугнуть. Объявить, что с минуты на минуту здесь появится милиция?»
Я дождался, когда внизу стихла музыка. Сел на подоконник, свесил ноги вниз. Какая-то птица стала орать на меня дурным голосом. Пришлось взять с вазы, стоящей на столе, большое яблоко и швырнуть им в птицу. Не знаю, попал я или нет, но тишину ночи больше никто не нарушал. Прижимаясь грудью к стене, я осторожно пошел по узкому карнизу, скользкому от влаги и мха. Наши с Лешей комнаты разделяли два окна. Первое было темным, и я прошел мимо него не пригибаясь. Второе окно было приоткрыто и наполовину завешано плотными красными шторами, в нем горел светильник. Из комнаты меня вряд ли можно было увидеть, даже если бы я встал перед окном в полный рост. Но, освещенный слабым красным светом, я был виден со стороны.
Стараясь двигаться как можно быстрее, я проскочил мимо окна, снова ныряя в тень, успев заметить Розу в черном шелковом халате, сидящую перед зеркалом. Она что-то творила со своей прической, подняв полные руки над головой.
Окно Леши оказалось закрытым, и сквозь стекло я не мог рассмотреть, в комнате он или нет. Пришлось рискнуть и постучать по раме. Это не дало никакого результата. Постучал снова.
Я чувствовал, как мои кроссовки медленно съезжают с карниза. Надо было либо возвращаться в свою комнату, либо прыгать вниз, но этот трюк наверняка будет стоить мне поломанных ног. Во-первых, высоко, а во-вторых, темно.
Я пошел обратно, понимая, что возвращение в свою комнату, запертую изнутри, — это тупиковый вариант, который вряд ли окажется лучше поломанных ног, но я не мог долго стоять на месте, держась за узкий оцинкованный подоконник кончиками пальцев.
Перед окном Розы я остановился, осторожно заглянул за штору. Женщина уже лежала в постели — головой к окну — и читала книгу. Из-за спинки кровати я видел только ее черную копну волос. Маленькая настольная лампа на туалетном столике освещала маникюрные инструменты — ножницы, пилку для ногтей, кисточку. Неджентльменское отношение к женщине — это ужасно, это противоречит моим принципам, но другого выхода у меня не было. Оконная рама, когда я медленно распахнул ее, зашуршала о шторы, на женщина повернула лицо в мою сторону, когда я уже стоял у самой кровати, сжимая пилку для ногтей, как нож. Она, должно быть, читала какой-то крутой детектив, и глаза ее были полны немого ужаса.
— Тс-с-с, — сказал я ей как можно более миролюбиво, прижимая палец к губам. — Только не надо кричать. Я вовсе не намерен вас резать.
Теперь она вспомнила о своей пышной груди и кодексе женской чести и медленно натянула край одеяла до самого носа.
— Что вам надо?
— Шоколада. — Я мельком оглядел комнату, проверил, закрыта ли дверь, вынул из замочной скважины ключ и сунул его в карман. Затем снова подошел к кровати и сел в кресло напротив. — Простите, что я так бесцеремонно, но моя дверь почему-то оказалась запертой снаружи. А выйти, кроме как через вашу комнату, невозможно… Вы ведь не будете кричать, правда?
— Не буду, — согласилась женщина, глядя то мне в глаза, то на мою руку с пилкой. Я положил пилку на туалетный столик. — Но чего вы сидите? — сердито добавила она. — Идите своей дорогой. Дверь — вот она, ключ у вас в кармане.
— А мне захотелось с вами немного поболтать, раз уж я очутился у вашей постели.
— Вы наглеете.
— Это вам так кажется. Пройдет совсем немного времени, и вы поймете, что я сам жертва одной большой наглости.
— Я хочу вас предупредить, что у нас очень жестокие охранники и злые собаки, — сказала Роза и демонстративно поднесла к глазам книгу.
— Вы зачем-то все время меня пугаете. Я же сказал вам внятно: ничего плохого я не собираюсь с вами делать. Ответьте только на несколько вопросов, и я уйду.
— Почему я должна отвечать на ваши дурацкие вопросы?
— А с чего вы взяли, что мои вопросы непременно будут дурацкими?
Женщина поджала мясистые губы.
— Я вообще не желаю с вами разговаривать!
— Несколько часов назад, за столом, вы были намного привлекательнее и вежливее.
— Тогда я еще не знала, что вы аферист.
— Простите, как вы меня назвали?
— Не надо делать вид, что вы не расслышали… Предупреждаю вас еще раз: оставьте меня в покое.
— Вы вынуждаете меня совершать неблагородные поступки и хвататься за всякие режущие и колющие предметы.
— Хватайтесь хоть за пистолет, я вас все равно не боюсь.
— Черт возьми! — вспылил я. — Откуда у вас такая агрессивность? Вы можете объяснить мне, почему меня закрыли? Где моя сестра? Где мой друг?
Роза усмехнулась, не сводя глаз с книжной страницы.
— Я очень сомневаюсь, что в этом приличном доме у вас есть сестра.
— Ну что ж… — Злость стремительно распалялась во мне. — Давайте тогда называть всех своими именами. Раз здесь нет моей сестры, тогда, может быть, есть Эльвира Милосердова? Лицо Розы исказила гримаса недоумения. Я ожидал совсем иного выражения.
— Не понимаю, при чем здесь Милосердова, — сказала она. — Если не ошибаюсь, эта женщина умерла дней десять назад. — Роза повернула ко мне лицо. — Послушайте, а вы не больны? Вы случайно не маньяк? Знаете, есть такое психическое отклонение — некрофилия… Я невольно присел на край постели. Роза покосилась на мои выгоревшие на солнце брюки цвета пляжного песка. Я вблизи рассматривал ее прическу, сквозь которую просвечивала белизна подушки, ее уши с оттянутыми тяжелыми серьгами мочками, белую шею со складками, холеные щеки, лоб, подбородок, ее коротенькие пальцы, которые, как верные слуги, вершили пороки своей хозяйки.
— Вы уже не молоды, — медленно произнес я.
— Мерзавец, — в тон мне ответила Роза и снова подставила глазам роман.