А война, которую ты упомянула, когда одна маленькая европейская нация пыталась истребить целые народы… Во имя какой великой возвышенной цели это делалось? И что о ней помнит мир? Лагеря смерти, печи, где тысячами горели людские тела. А сами идеи исчезли!
Послушай, очень сложно определить, что хуже – религия или сама идея. Вмешательство сверхъестественных сил или простое и логичное абстрактное решение! И то и другое наводнило землю страданиями, и то и другое в буквальном и фигуральном смысле поставило человеческую расу на колени.
Как ты не понимаешь? Не мужчина враг человеческого рода. Это нерационально – духовное, отделенное от материального, от уроков бьющегося сердца или кровоточащей вены.
Ты обвиняешь нас в алчности. Но ведь в алчности наше спасение. Ибо мы знаем, кто мы такие, мы знаем свои пределы и свои грехи, ты же своих никогда не знала.
Ты хочешь начать все заново – принести с собой новую религию, новое откровение, новую волну суеверий, жертвоприношений и смертей.
– Ты лжешь, – ответила Акаша, едва сдерживая бешенство. – Ты искажаешь саму красоту моих мечтаний, искажаешь, потому что тебя не посещают ни видения, ни мечты.
– Красота там, за дверью! – воскликнула Маарет. – Она не заслужила твоего насилия. Ты так безжалостна, потому что уничтоженные жизни ничего для тебя не значат? Ах, ты совсем не меняешься!
Напряжение становилось невыносимым. Мое тело покрылось кровавым потом. Все постепенно впадали в отчаяние. Луи наклонил голову и закрыл лицо руками. Только юный Дэниел пребывал в безнадежно восторженном состоянии. А Арман лишь бессильно смотрел на Акашу.
Акаша вела какую-то немую борьбу. Но потом к ней явно вернулась убежденность.
– Ты лжешь, как всегда, – отчаянно повторила она. – Но не имеет значения, станешь ли ты воевать на моей стороне. Я сделаю то, что собираюсь сделать: я пересеку тысячелетия и искуплю тот давний миг, то давнее зло, которое вы с сестрой привели в нашу страну, я подниму его в глазах всего мира, пока мир не превратится в новый Вифлеем, и на земле наконец-то восторжествует справедливость. Не бывает так, чтобы великое благо не потребовало жертв и мужества. А если все вы восстанете против меня, я создам себе более ретивых ангелов.
– Нет, ты этого не сделаешь, – сказала Маарет.
– Акаша, пожалуйста, – начал Мариус, – дай нам время. Согласись всего лишь подождать, подумать.
– Да, – добавил я. – Дай нам время. Отправимся туда вместе – ты, я и Мариус, выйдем из снов и видений в реальный мир.
– Ох, как же вы меня оскорбляете, унижаете, – прошептала она. Ее гнев относился к Мариусу, но вот-вот грозил обрушиться и на меня.
– Существует столько вещей, столько мест, – продолжал Мариус, – которые я хотел бы тебе показать! Ты только дай мне шанс. Акаша, две тысячи лет я заботился о тебе, защищал…
– Ты защищал самого себя! Ты защищал источник своей силы, источник своего зла!
– Умоляю тебя, – сказал Мариус, – я встану перед тобой на колени. Подари мне всего один месяц – пойдем со мной, поговорим, рассмотрим доказательства…
– Какие мелочные, какие эгоистичные, – прошептала Акаша. – И вы не чувствуете себя в долгу перед миром, давшим вам жизнь, чтобы облагодетельствовать его своим могуществом, чтобы магическим образом превратить себя из дьяволов в богов?!
Она резко повернулась ко мне, по лицу ее скользнула тень потрясения.
– А ты, мой принц, вошедший в мои покои, словно к Спящей красавице, вызвавший меня к жизни своим страстным поцелуем? Ты не передумаешь? Во имя моей любви! – Ее глаза опять наполнились слезами. – Неужели тебе обязательно вставать на их сторону и идти против меня? – Она сжала ладонями мое лицо. – Как можешь ты предать меня? – спросила она. – Предать такую мечту? Они – существа ленивые, лживые, полные злобы. Но у тебя чистое сердце. Твое мужество стояло выше прагматизма. У тебя тоже были мечты!
Мне не пришлось отвечать. Она знала. Ей, возможно, это было видно лучше, чем мне. Я же не видел ничего, кроме страдания, застывшего в ее черных глазах, кроме боли, непонимания и скорби, которые она уже испытывала из-за меня.
Казалось, она вдруг лишилась способности двигаться или говорить. И я больше ничего не мог сделать, ничего – чтобы спасти их или себя. Я любил ее! Но оставаться с ней не мог! Я безмолвно просил ее понять меня и простить.
Ее лицо заледенело, как будто ее опять со всех сторон окружили голоса, я чувствовал себя так, словно стоял перед ее троном, заслоняя путь ее остекленевшему взгляду.
– Тебя я убью первым, мой принц, – сказала она, все более ласково поглаживая мое лицо. – Я хочу, чтобы ты исчез. Я не стану больше смотреть в твои глаза, чтобы прочесть в них предательство.
– Только тронь его – и это будет наш сигнал, – прошептала Маарет. – Мы двинемся против тебя, все как один.
– И двинетесь против самих себя! – ответила она, бросив взгляд на Маарет. – Когда я покончу с тем, кого люблю, я перебью тех, кого любите вы, тех, кому давно пора отправляться в могилу, я уничтожу всех, кого смогу, – но кто уничтожит меня?
– Акаша, – шепотом произнес Мариус. Он поднялся и пошел было к ней, но она в мгновение ока сбила его с ног. Я услышал, как он вскрикнул при падении. Сантино поспешил помочь ему.
Она снова посмотрела на меня, и ее руки обвили мои плечи, нежно и любяще, как раньше. Сквозь пелену слез я увидел ее грустную улыбку.
– Мой принц, мой прекрасный принц… – проговорила она.
Хайман встал из-за стола. Поднялся Эрик. И Маэл. Потом встали молодые, а вслед за ними – Пандора, которая направилась к Мариусу.
Она выпустила меня. И тоже поднялась на ноги. Ночь внезапно стала такой тихой, что через стекло донеслись вздохи леса.
И вот чего я добился, я, единственный, кто оставался сидеть на своем месте, не глядя на них, вообще ни на что не глядя. Я видел перед собой только свою маленькую сверкающую жизнь, свои маленькие победы, маленькие трагедии, мечты о пробуждении богини, мечты о добре и славе…
Что она сейчас делает? Оценивает их силу? Смотрит на одного, на другого, потом опять на меня. Незнакомка, оглядывающая меня с высоченной вершины.