Тарасов скривился и замотал головой.
— Ох, уйди! Я ничего не соображаю… Мне нужен чай!
Левой рукой, сжимающей кулон, бить было неудобно, но я не стерпел и двинул в напряженный живот.
Тарасов замолчал и в немой агонии опустился на колени. Потом сложился вдвое, коснувшись головой ковра. Новый приступ рвоты судорогой скрутил его тело.
— М-м-м! — мычал он, качая головой, как бычок над корытом. Я терпеливо ждал, когда боль отпустит его, но Тарасов слишком долго молился над гадким пятном на ковре, отплевывался, с шумом втягивая носом воздух. Он тянул время, трезвея и становясь все более опасным для меня.
Я схватил его за волосы, приподнял голову и приставил к узкому лбу «Макаров».
— Так вот, свинья, — сказал я, с отвращением глядя на липкое лицо. — Этот кулон, выплавленный в пятнадцатом веке из золота с символикой Генуэзской колонии, принадлежал моей подруге Анне, чью квартиру ты опечатал семнадцатого ноября. Я не знаю, в чем она виновата и что ты с ней сделал, но знаю, что этот кулон не должен лежать здесь, среди этого дешевого говна!
Тарасов прикрыл глаза. Его грудь все еще тяжело вздымалась и опускалась, как меха рудоплавильной печи.
— Ну да, конечно, — произнес он. — Ты с пистолетом, а я унижен и… стою перед тобой на коленях. Ты думаешь, что теперь можешь все. Зря. Твоя песня спета…
Я вскинул руку с пистолетом, с щелчком отвел затворную раму и вдавил ствол «Макарова» в обвислую щеку Тарасова так, что его лицо деформировалось.
— Неужели мое положение хуже, чем твое? — спросил я.
Тарасов подумал и ответил:
— Не намного. Могу доказать.
Я оттолкнул его от себя. Тарасов поднялся на ноги, отряхивая с брюк налипшую грязь, сел на кровать, стащил с себя пиджак, ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.
— Ты, конечно, отчаянный человек, — сказал он, глядя на свои обрызганные ботинки. — Удивил меня. Признаюсь, удивил. Я не думал, что ты настолько…
Он не договорил, потянулся к прикроватной тумбочке, где стояла ополовиненная пластиковая бутылка «боржоми», сделал маленький глоток и замер, мысленно провожая воду в измученный желудок. Потом мельком глянул на часы и, приободрившись, тверже сказал:
— Я на твоем месте не стал бы так рисковать… Впрочем, это твое личное дело.
— Я могу тебя сейчас пристрелить, — сказал я. Тарасов снова отпил из бутылки и содрогнулся от икоты.
— Вряд ли. Вряд ли ты сделаешь это. Во-первых, разбудишь весь дом. У меня, на удивление, ушастые соседи. А во-вторых, тебе вряд ли удасться далеко уйти, если даже ты выстрелишь через подушку. Тебя обложили мои люди. Они давно идут по твоему следу.
— Смотри, — сказал я сквозь зубы, сам не зная, блефую или нет, и медленно поднял руку с пистолетом, направив ствол прямо в переносицу Тарасову.
Тот с завидным самообладанием смотрел на мой палец, давящий на спусковой крючок и, наконец, сказал:
— Ладно. Остановись. Чего ты хочешь?
Я не сразу опустил руку. Пистолет выжимал из болезненного лица Тарасова крупные капли пота. На моих глазах он покрывался мутной росой, как покрывается каплями жира тушка поросенка под паяльной лампой.
— Где Анна?
Тарасов пожал плечами и снова взглянул на часы. Он кого-то ждал.
— В одной из женских колоний Мордовии.
Я судорожно сглотнул. Мне нестерпимо захотелось пить, но я брезговал поднести ко рту бутылку, горлышко которой облизывал Тарасов.
— Точнее!
Не знаю, я не интересовался.
За что ты ее посадил?
Да не я, не я! — махнул рукой Тарасов. — Суд вынес ей приговор: три года в колонии общего режима за незаконное хранение огнестрельного оружия.
— Но у нее никогда не было оружия! — наивно воскликнул я.
Тарасов пожал плечами.
Милиция задержала с поличным. Есть свидетели. Все законно.
Понятно, — ответил я. — Это ты нарочно подстроил. Тебе нужно было ее золото. Тебе нужны были вот такие штучки! — Я поднес к глазам Тарасова кулон.
Не понимаю, о чем ты говоришь, — ответил тот. — Кулон жена купила в антикварном магазине.
А если эту версию проверит следствие? И выяснится, что нигде она его не покупала?
— Боюсь, что у тебя слишком мало времени на то, чтобы всем этим заниматься. Возьми телефон, вызови милицию!.. Не хочешь? Правильно! Не я к тебе, а ты ко мне ворвался в квартиру и угрожаешь оружием, на которое не имеешь права. Эта же милиция тебя и заберет. А оттуда, поверь мне, ты уже никогда не выйдешь.
Он снова начал захватывать инициативу. Я проваливался столь стремительно, что невольно кинул взгляд на лоджию, словно хотел убедиться, что путь к отступлению еще свободен. Тарасов перехватил мой взгляд, и по его губам пробежала усмешка. Это сорвало во мне все тормоза.
Я кинулся на него, с лета вцепился левой рукой в горло, повалил обессиленное алкоголем тело на кровать, накрыл голову подушкой, затем схватил его дергающуюся руку, вложил в нее «Макаров», без особых усилий согнул ее и подвел ствол оружия к его виску.
— Сейчас ты покончишь жизнь самоубийством, — прошептал я в самое ухо Тарасова. — Все логично. Алкогольная депрессия, острый невроз. Соседи видели, как ты блевал из форточки, а вскрытие покажет высокий процент алкоголя в крови.
Я прижал указательный палец Тарасова к спусковому крючку пистолета. Ноги в туфлях взлетели выше моей головы. Из-под подушки раздалось сдавленное мычание. Тарасов пытался скинуть меня с себя и укусить через подушку за палец, но сопротивление его было таким слабым, что я даже не напрягался, чтобы удержать его под собой с пистолетом у виска.
Он быстро слабел и, опасаясь, как бы не придушить Тарасова раньше времени, я отпустил его горло и вырвал из потной ладони «макаров». Человечество не придумало еще более действенных способов убеждения. Тарасов быстро вскочил на ноги, держась за горло, затем снова сел и хриплым голосом прошептал:
— Черт с тобой. Давай договоримся. Я тебе расскажу все, и ты уходишь. Но там… —он кивнул на окно. — Я не могу гарантировать, что там ты еще долго проживешь.
Я кивнул, соглашаясь на сделку.
— Анну, как и тебя, продал твой друг, — быстро и жестко заговорил Тарасов. — Влад Уваров. Надеюсь, ты такого знаешь?.. Когда мы задержали его в связи с нарушением правил регистрации в Москве — сам понимаешь, это был всего лишь повод — на первом же допросе он предложил мне свои услуги. По его словам, третья часть антикварного золота находилась у Анны, а две трети — в личном сейфе, арендованном в «Элекс-банке» на твое имя. До тебя добраться тогда мы еще не могли, а вот Анну взяли.