А был ли мальчик? – спрашивал я сам себя. А был ли мальчик…
Я сделал то, что делал каждое утро: надел шорты, майку, кроссовки, солнцезащитные очки, мохеровую повязку на лоб, спустился вниз и, убедившись, что меня увидели рабочие, вышел на улицу, громко хлопнув за собой дверью. Свернул направо, в сторону Новосветского шоссе, и побежал трусцой.
Метров через сто я свернул в сторону, к крепостным воротам, оттуда сбежал к частному кафе, огороженному, словно полевой армейский штаб, маскировочной сетью, спустился еще ниже, к самой стене бастиона. Оттуда не спеша пошел по шлифованным камням, прячась за кустарниками терновника. Каменная пирамида, нависающая над лестницей, надежно прикрывала меня со всех сторон. Опустившись на камни, я стал наблюдать за входом в гостиницу.
Минут через пятнадцать распахнулись створки окна на третьем этаже, и в проеме показался Браз. Даже с расстояния было заметно, что его волосы стоят дыбом, а глаза подпухли. Режиссер подошел к окну, свесился вниз, сплюнул, потом сладко потянулся и исчез в глубине комнаты.
Страдает, наверное, от головной боли, мысленно посочувствовал я постояльцу.
За каменной стеной что-то громыхнуло, похоже, с лебедки сорвалась люлька. Вслед за этим раздался приглушенный мат рабочих.
Прошло еще полчаса. Я скучал на своих камнях. Несколько раз мимо калитки проходили мальчики – то с ластами, то с мамами, то с пивом, но ни один из них не приблизился к двери.
Браз снова показался в окне. Он стоял посреди проема, вполоборота, с кофейной чашкой в руке, и очень напоминал картину в белой раме «Портрет неопохмелившегося мужчины».
Мне на голову чуть не наступила какая-то дамочка, увлеченная осмотром бастиона. Когда я увернулся от ее ножки, точно опускающейся мне на глаз, дамочка меня увидела и пискнула так, словно едва не наступила на змею.
Прошло еще некоторое время. Бригадир Роман, стоя на карнизе цокольного этажа, ловил и складывал под ногами мешочки с цементом, которые ему кидали снизу. Значит, лебедку эти работнички уже сломали, догадался я.
Мне надоело сидеть в своей засаде. Лембит Лехтине, по всей видимости, сегодня не осчастливит меня своим письмом.
От скуки я стал отжиматься от камней, не упуская из виду гостиницу. Когда несколько капель пота сорвались с кончика носа и упали на камни, к гостинице подъехала желтая колымага Виктора. Чтобы лучше видеть, я встал на одно колено и взялся рукой за ветку терновника.
Виктор не спеша вылез из машины, хозяйской поступью обошел вокруг, постучал носком ботинка по колесу (сколько живу, до сих пор не знаю, зачем это делают?) и вразвалочку подошел к калитке. Если зайдет – сразу за ним! – приказал я себе.
Он позвонил. Очень не скоро дверь открыл кто-то из рабочих, кажется, Доходяга. Я встал во весь рост, прячась за колючими ветками. Виктор, однако, заходить не стал, что-то сказал, махнул рукой, показывая на окна Браза. Калитка закрылась, и инструктор вернулся к машине. Открыл дверь, развалился на сиденье.
Через минуту вышел режиссер с папочкой под мышкой, пожал Виктору руку и сел в машину. Мотор затрещал, выхлопные газы смешались с пылью, закрывая сцену триумфального отъезда режиссера Касьяна Браза на съемочную площадку.
На сегодня все, мысленно сказал я и пошел к гостинице. Зря угробил почти два часа, думал я. Допустим, поймал бы мальчишку за руку. А вдруг попался бы стойкий, которого не сломали бы ни деньги, ни предложение покататься на джипе? Что тогда? Мальчишка – не Виктор, с ребенком не станешь грубо обращаться. Кроме того, Лембит наверняка подстраховался, и мальчики скорее всего получали письма не из его рук.
Когда я вошел во двор, то нос к носу столкнулся с бригадиром Романом.
– Ну? – неопределенно спросил я его.
– Работаем, – в тон мне ответил бригадир, пряча в кулаке полиэтиленовый пакет.
– Да, – кивнул я. – Пиво только что привезли. Разгружают!
Хлопнув его по плечу и выбив облако цемента, я, посвистывая, взбежал на этаж, подошел к двери резервации и, не успев достать из кармана ключ, замер.
– Вот же какая хреновина, – пробормотал я, глядя на дверную ручку.
Скрученный в трубочку, между ручкой и дверью торчал почтовый конверт. Я выдернул его, не веря, что меня так ловко обвели вокруг пальца, и прочитал свою фамилию, отпечатанную все тем же струйным принтером.
Бедная дверь! Сколько раз ей доставалось от меня ни за что! Я двинул по ней кулаком с такой силой, что по этажам и коридорам разлетелось эхо, как от пушечного выстрела.
«Дорогой друг! Спешуваспредупредить, что на продажу, помимоколпака, явыставляю другую немаловажную вещь, забытуювами поневнимательности в каком-тогадком сарае – автомобиль „ВАЗ“ шестой моделипод номером 54—27 КРД вишневогоцвета со всеми вашими отпечаткамипальцев(наруле ирычагепереключенияпередач). Правда, онабитая(немного помят передок, разбита праваяфараирадиатор выпачкан в чем-то красном даналиплакнемунетошерсть, не то волосы), но заэтот дефект ясбрасываю цену. Витоге онастановитсяпростосмехотворной, почти символической – 300 000 долларовСША. Если у вас в настоящее времянет наличнойвалюты, я готов взять антикварным золотом.
Завтрав23.00 вы должны курсировать на своем автомобиле свключеннымвсалоне светом по перевалумежду Морским иРыбачьим, между44-ми50-м километрами (т. е. двигатьсятуда-сюда) до тех пор, покавы не встретите легковой автомобиль, который подаст вам сигналфарами – переключение сближнего светанадальний, двакоротких иодин длинный. Остановившись наобочине, вы должны ждать, когдак вам подойдет мой курьер. Вобмен наденьгионотдаст вам ключи от машины иколпак, атакже скажет, где «ВАЗ» в данный момент находится.
Если вы не приедете к месту встречи, то товар я продам в милицию – они все оторвут с руками. Крепко обнимаю и целую! Ваш N».
Это письмо я рвать не стал, просмотрел его на свет, прощупал конверт, сразу обратив внимание на то, что его уже один раз вскрывали, а потом заклеили вновь, и спрятал в том энциклопедии. Затем как был, в шортах и в майке, спустился в бар, оттуда, через чугунную калитку, поднялся на цокольный этаж.
Работа стояла. Можно было сказать, что она умерла собственной смертью. На бетонном полу, покрытом меловой пылью, были раскиданы носилки, грязная одежда, лопаты, мастерки и пиленые ракушечные блоки. Большое пластиковое окно привалилось к стене, и на нем белой краской было изображено: «Все козлы, кроме мы». Мелкорослый бригадир Роман, похожий на дядьку Черномора, только без бороды, сидел в пустом оконном проеме, пил пиво и обнимал за плечи крупнотелую, дородную деву в желтом сарафане. Рядом с ним, с безропотной покорностью и самоотверженностью Павки Корчагина, продолжал работу единственный рабочий, которого я называл Доходягой.
Бригадир, не удосужившись хотя бы приветствовать меня стоя, качнул своей почти идеально круглой головой и представил меня своей подруге:
– Во! А это хозяин!