* * *
В бытность, когда я возглавлял частное агентство «Арго» и с неугомонностью эрудита, кидающегося на всякую газету с кроссвордом, брался за любые уголовные преступления, подчас мешая милиции и раздражая ФСБ, то каждый раз убеждался в одной истине: преступление есть произведение криминального искусства, а значит, оно по-своему отвечает законам логики и криминальной красоты (да простят меня эстеты за этот термин!). Есть бездарные преступления, «сляпанные» патологическими мизантропами либо в результате эмоционального порыва, или под воздействием наркотиков и алкоголя, но есть и талантливые преступления, где каждый шаг продуман до деталей, по-своему красив и гармоничен. Я встречался со всякими. Но эта белиберда, с которой уже сутки переплелась моя жизнь, не входила ни в какую категорию. С одной стороны, было видно, что в поступках преступника есть замысел и расчет, а с другой – не проглядывалось никакой логики.
Если предположить, что преступник был полным идиотом и ради банальной «обчистки» гостиничных номеров предварительно убивал жильцов, то почему он покусился на жизнь Марины, обойдя стороной профессора, номер которого надумал посетить? Следуя этой же логике, надо было исключить из числа злоумышленников, которые могли надрезать мембраны, Марину, несчастных молодоженов и профессора, который тоже стал жертвой преступления. Таким образом испортить акваланги теоретически могли трое: Сашка, Рита и священник.
Отец Агап жил у меня достаточно долго и, будь он нечист на руку, обязательно бы засветился, так как беспрепятственно мог зайти в гостиницу, в кулинарный цех и за стойку бара, где совсем нетрудно запустить руку в кассовую коробку. Но этого ни разу не было.
Рита слишком молода, слишком неопытна, и она не поднималась на второй этаж гостиницы, где накануне плавания были выставлены акваланги. У посудомойки, кем она была до вчерашнего дня, заходить туда не было никакой необходимости.
Оставался Сашка. На официанте, кроме того, «висело» ночное посещение профессорского номера. Это можно было бы объяснить попыткой незаметно убрать случайно оставшиеся после дневного погрома улики. Но мог ли он желать смерти четверых людей? Что могло подтолкнуть двадцатилетнего парня на столь тяжкое преступление?
Милиция, на которую я уповал, зафиксировала ложный вызов. Труп Ольги, который я вытащил ночью из воды, бесследно исчез, словно утопленница была плодом моего воображения. Выходит, что убийца уничтожил главную улику преступления – свою жертву. Но как он узнал, что я выволок покойницу на берег? Там меня видел только профессор. Что ж получается?..
Словом, всю дорогу до дома я лишь ставил перед собой вопросы. Их набралось столько, что если бы отвечать на каждый в течение пяти минут, то мой монолог продлился бы до обеда. К сожалению, у меня не было ответа даже на один из них, и я перестал набивать сознание крючковатыми идолами, набрался терпения и участил шаги. Сашка обещал сказать мне нечто интересное, и во мне теплилась надежда, что с этого момента мой заржавелый частный сыск сдвинется с места.
Я подошел к дому ровно в девять, к началу завтрака, и потому меня удивило, что Рита сидит за столиком соседнего открытого кафе – кафе конкурентов – с пластиковым стаканчиком в руке. В это время она обязана была находиться за стойкой бара и готовить «кофе по-восточному». Если девочка уже на второй день после назначения барменшей позволяла себе такие вольности, то что можно было ожидать от нее через неделю?
– Рита! – позвал я.
Она отреагировала как-то странно: медленно повернула голову в мою сторону. В лучах солнца блеснули ее карие глаза. Девочка отвернулась и пригубила стакан.
Теперь я по-настоящему пожалел о своем скоропалительном решении назначить ее вместо Анны. Рита пребывала в том трудном возрасте, когда конфликты со взрослыми достигают апогея. Она явно за что-то обиделась на меня. Может быть, проследила, как я ходил в милицию, и решила, что я подал заявление на Сашку?
Первое желание – повернуться и скрыться за стальной калиткой своего хозяйства, а попозже отчитать девчонку как следует – тут же пропало, когда я заметил, что стакан в руке Риты дрожит, и дрожь настолько крупная, что на белый пластиковый стол проливается темно-вишневая жидкость. Бедолага была сильно взволнована. Она, наверное, накрутила себя, пока меня не было, и сейчас переживала что-то близкое к аффекту.
Я подошел к ней со спины, глядя на гладко расчесанные темные волосы и крупную заколку-ромашку, посаженную несимметрично справа. Кажется, эту китайскую поделку она купила на свою первую получку. Или Сашка ей подарил?
– В твоем баре вино ничуть не хуже, – сказал я. – К тому же ты сидишь у наших заклятых конкурентов.
Рита замерла, словно прислушивалась и боялась пропустить очень важные слова. Она выпрямилась, тонкие бретельки от сарафана впились в плечи. В пальцах щелкнул стаканчик.
– Пойдем! – Я коснулся ее локтя, но Рита отреагировала так, будто я ткнул ее раскаленным паяльником. Молниеносно отдернула руку, повернула искаженное болью лицо ко мне и судорожно кинула стаканчик мне в лицо.
– Ненавижу! – сдавленным голосом произнесла она. – Гадина!!
Теплый портвейн стекал по моим щекам и подбородку. Я провел ладонью по лицу и взглянул на нее. Казалось, что рука окрасилась кровью.
Я кинулся к калитке, ввалился во двор и тотчас увидел запавшие глаза отца Агапа.
– У нас беда, – сипло произнес он. – Сашка повесился…
И стал неистово креститься.
Я едва не снес плечом обитую жестью дверь. От удара содрогнулся каменный забор, отделяющий открытое кафе от хозяйственного дворика. Клумбу с цветами я пропахал, словно трактор, и вылетел к дровяному сараю, рядом с которым, скрытый грязно-желтой ширмой, стоял топчан отца Агапа. Все еще не веря в случившееся, я замер у пожарной лестницы, глядя на Сашку. Официант лежал на бетонном полу, у стены гостиничного корпуса, широко раскинув руки и поджав к животу колени. Его шею стягивала петля; кожа под веревкой сморщилась, словно клапан воздушного шарика под ниткой. Лицо несчастного было отвратительным: из открытого рта вывалился распухший фиолетовый язык, отчего казалось, что Сашка не смог проглотить какую-то гадость и подавился ею.
У меня онемело сердце, и мгновенно взмокла спина. Опершись о металлическую перекладину лестницы, я нащупал веревочный узел. Обрывок длиной в несколько сантиметров свисал с перекладины, напоминая крысиный хвост. От злости я двинул кулаком по железу, и лестница загудела, как гигантская струна.
– Батюшка! – нервно крикнул я, все еще не в силах оторвать взгляда от страшного лица мертвого официанта. – Где вы там, отец Агап?!
Священник, опасливо выглядывая из-за угла дома, опять принялся креститься и нашептывать:
– Господи, беда-то какая! Грех-то какой! Руки на себя наложил! Молодой, здоровый…
– Прекратите причитать, – сказал я с раздражением. – Милицию вызвали?