– Так что тебя интересует? – Она встала в середину зала и повела рукой по витринам и стеллажам. – Вот обломки таврской керамики. Вот камень с древнего монастыря горы Ай-Георгий с греческой надписью, посвященной богине Деметре. Тут, под стеклом, позднебоспорские и римские монеты [5] .
– Настоящие? – спросил я.
– Нет, конечно. Латунные копии. Подлинники сделаны из золота и хранятся в другом месте. Что тебя еще интересует?
– Последний консул Солдайи, – ответил я, рассматривая большую, на четверть стены, картину с изображением окаменевшего дракона – черных шипов и пиков потухшего вулкана Кара-Даг.
– Христофоро ди Негро! – с напускным почтением произнесла заведующая и закивала головой. – Да, фигура столь загадочная, сколь и трагическая. Единственный из консулов Солдайи, который не увековечил свое имя в башнях Генуэзской крепости. Все постарались напомнить потомкам о себе: достопочтенный Якобо Торселло, именитый Бернабо ди Франки ди Пагано, отличный Пасквале Джудиче, благородный Лукини де Флиско Лавани. – Женщина прервалась для затяжки и, выпуская дым прямо перед собой, так, что ее лицо на мгновение исчезло из моего поля зрения, добавила: – Все эти щедрые эпитеты, между прочим, придумала не я. Скромностью консулы не отличались, так они сами характеризовали себя, и эти слова выбили на плитах, вделанных в стены башен. Ты случайно не владеешь средневековой латынью?
– Нет, случайно не владею, – признался я, чувствуя себя перед этой женщиной страшным невеждой и вообще полным дебилом. – А почему вы считаете, что фигура последнего консула – трагическая?
– У последних, Кирилл, всегда все складывается трагично. Ну а если говорить более точно, то Христофоро ди Негро, в отличие от своих предшественников, был свидетелем не расцвета, а гибели великой генуэзской колонии и сам погиб в бою с турками. На нем, собственно, и закончилась эпоха властвования итальянцев в Крыму.
– Но ведь оставался еще консул Кафы, – «блеснул» я своей эрудицией.
– Что ты, милый! – восликнула Лебединская. – Кафа пала под ударами турецкой эскадры тридцать первого мая тысяча четыреста семьдесят пятого года, а это почти на месяц раньше, чем наш с тобой родной Судак.
– Правда? – деланно удивился я. – Кто бы мог подумать… – И без излишнего любопытства, как бы мимоходом, заметил: – По идее, Христофоро ди Негро должен был до последней минуты жизни держать при себе все сокровища генуэзских колоний Крыма.
– По идее – да, – тотчас согласилась Лебединская, гася окурок в большой раковине рапана, приспособленной под пепельницу. – Но на этот счет есть много домыслов и легенд. Я говорила с одним историком-итальянцем, приезжавшим к нам на фестиваль. Он, к примеру, утверждает, что встречал в римских архивах казначейские отчеты средневековой Генуи пятнадцатого века. В одном из них упоминается Христофоро ди Негро. Речь шла о том, что за месяц до того, как турки осадили Солдайю, к консулу прибыл высокопоставленный чиновник из Генуи с большой охраной, и именно для того, чтобы вывести из обреченного города казну. Но посланцы вернулись в Италию ни с чем.
– Куда же подевалась казна?
– Трудно сказать, – пожала она плечами. – У истории много своих тайн. Может быть, консул оставил казну при себе, понадеявшись, что его войско сумеет дать отпор туркам и деньги понадобятся для поощрения солдат. Может быть, посланцы оказались мошенниками и, сговорившись, присвоили сокровища себе. Эту тайну, Кирилл, консул унес с собой в могилу, и нам ее никогда не разгадать.
Лебединская прошлась по залу, глядя на витрины, и, как бы успокаивая мое разыгравшееся воображение, добавила:
– А впрочем, сокровища – это громко сказано. Когда турки захватили Константинополь, завладев Босфорским проливом, то связь Генуи с крымскими колониями была прервана. И торговля Солдайи со Средиземным морем почти прекратилась. А казна в основном пополнялась за счет торговли.
Лебединская повернулась ко мне, улыбнулась, мол, рассказ закончен, какие еще есть вопросы?
– А это правда, что на твоем «Опель-Сенаторе» автоматическая коробка передач? – неожиданно спросила она. – Дал бы разок прокатиться – никогда на такой тачке не ездила.
Я ей не ответил. Я вообще не понял ее вопроса и, растерянно теребя в руке ключи от машины, пятился к выходу. Мне казалось, что из глубины веков мне в затылок тяжелым взглядом смотрит последний консул древней Солдайи и спину обжигает пламя горящей крепости.
Страсть к показухе у нашего народа неистребима. Эта автозаправка, расположенная на выезде из города, за год изменилась неузнаваемо: вместо привычной вывески «БЕНЗИН» появилась «PETROL»; персонал, состоящий из полутора инвалидов, переоделся в единую униформу и теперь стал похож на клиентов психиатрической больницы; черные резиновые шланги какой-то больной дизайнер раскрасил в ядовито-оранжевую полоску, отчего те стали похожи на омерзительных тропических змей. Зато вечная пыль, колдобины на платформах заправок и качество бензина остались прежними.
Проклиная переодетых заправщиков за их своеобразный сервис, я подогнал машину к колонке и затормозил, подняв огромную тучу пыли, которая надолго поглотила весь окружающий меня мир. Несмотря на большой рекламный щит с ковбоем на мотоцикле и многообещающую надпись «THE BEST OF THE WORD», никто из лучшего в мире персонала не кинулся к моей машине со шлангом в руках. Пришлось ждать, когда осядет пыль и появится возможность самому выйти из машины.
Когда же пыль осела, я с удивлением увидел, что, пользуясь пылевой завесой, какой-то наглец на старой японской «Сузуки-Свифт» объехал меня и встал впереди. Высунув руку, он поманил мальчишку-заправщика.
Обычно в подобных ситуациях я проявляю равнодушие к наглецам, стараясь не тратить попусту нервы на чьи-то пороки и недостатки в воспитании. На этот раз, сам не знаю почему, я не выдержал, выскочил из машины, подбежал к японской развалюхе и хлопнул ладонью по лобовому стеклу:
– Эй, парень! Мне бы хотелось, чтобы ты соблюдал очередь.
Я не успел закончить фразы, как узнал и машину, и ее водителя. Поздний вечер, новосветское шоссе, пьяная компания, ополовиненная бутылка шампанского, плывущая по рукам, и взгляд Анны, сидящей среди незнакомых людей на заднем сиденье…
– А-а, водолаз! – обрадовался водитель, которого, кажется, звали Владом, и, сняв черные очки, слегка пригнул крупную голову, чтобы лучше видеть меня. – Как поплавал? Кислорода хватило?
Мне показалось, что он издевается надо мной. Его широкая улыбка, обнажающая прекрасные крупные зубы, золотая цепочка с кулоном на шее, тяжелые бицепсы словно подчеркивали преимущество надо мной, словно Влад хотел дать понять мне, что Анной он завладел по праву более сильного соперника или что-то в этом роде. Словом, мнительность меня и подвела.
Мальчишка-заправщик уже пристроил «пистолет» в бензобаке «Сузуки», но я аккуратно развернул его лицом к своему «Опелю» и подтолкнул в спину, а сам, уже с трудом разжимая скованные волнением челюсти, снова склонился над окном: