Слезы мои высохли. Я смотрел на профессора холодно и жестко. Если передо мной человек, который откровенно лжет мне, то я всегда отношусь к нему, как к врагу. Лжец – почти всегда недоброжелатель. Профессор заволновался. Он принялся ходить по кабинету и, насупив брови, смотрел себе под ноги. Затянувшаяся пауза затягивала его в пропасть, откуда он не сможет выбраться. Как рыба в воде, он чувствовал себя уверенно лишь в полемике и спорах.
– Значит, отказываетесь? – спросил он.
– Безусловно, – подтвердил я.
– Что ж, – явно угрожая, прошептал он. – Тогда мне придется обратиться в милицию. Но не думаю, что вам от этого будет лучше.
Профессор блефовал. Он сам боялся милиции как черт ладана и мучительно раздумывал, отыскивая выход из создавшегося положения. Я не знал наверняка, но чувствовал, что выхода у него нет. Ему приходилось жертвовать либо Мариной, либо теми ценностями, путь к которым указывал манускрипт. И чем дольше он не мог сделать выбор в пользу своей падчерицы, тем больше я убеждался, что передо мной – жадный до абсурда человек и что ценности, связанные с именами Христофоро ди Негро и Аргуэльо, весьма велики.
Профессор заметил, что я мыслями где-то уже далеко. Может быть, он даже уловил ту невидимую метаморфозу, которая превращала меня в его противника.
– Вы пожалеете, – послал Курахов последний снаряд, но он прошел мимо цели. Злость и презрение, которые я испытывал к профессору и Уварову, превратили меня в бесчувственного жлоба, не воспринимающего ни просьбы, ни угрозы, не ведающего ни логики, ни выгоды.
Я даже не заметил, как дверь за профессором захлопнулась. У меня не много времени, думал я. В полдень Уваров в последний раз позвонит Курахову с побережья. Потом его можно будет найти только в этой дурацкой Лазейкине… Пролезаевке… Влезавщине – или как там эта станция называется? Гоняться за ним я не намерен, наказать за наглость надо здесь, у себя дома, и наказать жестоко. И профессор должен поплатиться за жадность и предательство падчерицы. Он беззащитен – в милицию не пойдет, а тратить деньги на крепких парней не станет. Его можно брать голыми руками и при этом оставаться для него инкогнито. Всем должно воздасться по заслугам.
Отец Агап выглядел настолько несчастным и потерянным, словно от него отказался сам господь бог. Он стягивал резиновой трубкой свой ветхий чемодан, пытался защелкнуть разбитые замки и при этом так горестно вздыхал, что у меня защемило сердце.
– Далеко собрались, батюшка? – спросил я, подметая усыпанный стеклянной крошкой пол.
– Далеко, Кирилл Андреевич, – ответил священник и стал кашлять.
– Что ж это вы так неожиданно?
– Не смею больше пользоваться вашей добротой… А пользы от меня, как видите, никакой нет.
– Да бросьте вы! – пожалел я батюшку. – Живите, я вас не прогоняю.
– Нет, Кирилл Андреевич! Поеду.
Я ждал, что батюшка спросит о Марине, но он демонстрировал полное безразличие к своей подопечной. Поднял чемодан, затем опустил его, порылся в полиэтиленовом пакете, набитом какими-то тряпками, и, стыдясь снова стать моим должником, тихо попросил:
– Вы не могли бы дать мне какие-нибудь старые, ненужные ботинки? Мои не так давно порвались, а новые я как-то забыл купить.
Старую и тем более ненужную обувь я не хранил, и пришлось пожертвовать зимними ботинками «Трек» на мощной подошве, в которых я намеревался поехать на Рождество в Москву. Поездка, в связи с уходом Анны, видимо, накрылась медным тазом, и я расстался с ботинками без особого сожаления.
– Спасибо, Кирилл Андреевич, – дрогнувшим голосом произнес батюшка, опуская глаза и пряча навернувшиеся слезы. – Я недолго… Я верну… Попользуюсь немного…
– Ладно! – махнул я рукой. – Чепуха. Не принимайте близко к сердцу.
Я дождался, когда батюшка, перекрестившись на все четыре стороны, буркнет «С богом!» и выйдет из кафе. Как только калитка за ним закрылась, я не спеша прошел на хозяйственный дворик, плотно закрыл за собой дверь, отодвинул ширму, за которой стояла батюшкина койка, встал на колено и поднял крышку погреба.
Я спустился в сырую и прохладную яму без света, посмотрел на запыленные и овитые паутиной стеллажи, на которых стояли пузатые банки с соленьями урожая прошлого года, на ощупь нашел брезентовый чехол, лежащий поверх картофельной ямы, разгреб деревянной лопаткой землю в углу и достал шахматную доску, сложенную коробкой. В ней лежал небольшой металлический предмет, завернутый в промасленную тряпку. Не разворачивая, я сунул его за пояс джинсов, прикрыл рубашкой и поднялся наверх.
Запершись в своем кабинете, я под настольной лампой развернул тряпку и долго рассматривал небольшой испанский пистолет «регент». Эту штучку, похожую на игрушку, мне привез из Чечни знакомый офицер. Пластмассовые накладки на рукоятке украшали изображения императорских корон. Короткая ствольная коробка отливала светлой, отполированной годами сталью. Предохранитель, расположенный над спусковым крючком, напоминал брошку в виде рифленого жучка. Маленький, изящный «регент» почти исчез в моей ладони, когда я, чувствуя необъяснимый восторг от легкой тяжести оружия, медленно вытянул руку и прицелился в кнопку выключателя.
Ну, Вацура, сказал я сам себе, ты ищешь приключений на свою голову. Пистолет – это уже серьезно. Конечно, Уваров не такой уж крупный зверь, чтобы идти на него с «регентом». Но все же так мне будет спокойнее. И Влад не станет валять дурака.
Я сунул пистолет в карман джинсовой куртки, вышел в коридор и увидел профессора, который, словно арестант, прогуливался между окном и холлом, заведя руки за спину.
– Надолго? – поинтересовался Курахов.
Я отрицательно покачал головой. Профессор, кажется, не прочь был со мной поговорить, но едва он пошел мне навстречу, как я быстро повернулся к нему спиной и спустился по лестнице.
Дождь все еще сыпался с низкого серого неба, рисуя на асфальте лужи и смачивая ненасытную, растрескавшуюся от хронической жажды землю. Зонты и несколько столов по-прежнему лежали в углу двора, и этот беспорядок как бы оттенял мое одиночество и усиливал тоску. Хаос, гибель Помпеи, подумал я, вспоминая, как всего две недели назад здесь бурлила жизнь, заходили вялые и уставшие от жары клиенты, суетился официант, наполнялась ароматным дымком кухня, а мы с Анной подсчитывали прибыль и мечтали вырыть бассейн, открыть сауну, казино. А теперь ни клиентов, ни Анны, ни денег.
Уваров! Все из-за него, мысленно рисовал я портрет Влада в черных тонах, выкатывая машину со стоянки. Только он виновен во всех моих бедах. Этот перезрелый ребенок, этот примитивный любитель жизни, чудаковатый кладоискатель, кажется, в самом деле нашел клад. И ценность его такова, что Влад пошел на преступление, а профессор готов принести в жертву свою непутевую падчерицу. Если Уварова вывести из игры и занять его место, то я смогу убить двух зайцев: вернуть Анну и… Впрочем, второй заяц еще до конца не оформился в моем сознании и больше напоминал привидение.