Из кухни пахло пареным-жареным, а в зале был заранее накрыт праздничный стол, украшенный, кроме всего прочего, батареей разноцветных бутылок.
– У вас как заведено? – осведомилась Зина. – Сначала за стол, а танцы потом? Или наоборот?
– За стол. – Василь Васильевич, успевший похудеть на пустых щах и перловке, непроизвольно облизнулся. – Какие могут быть танцы на пустое брюхо.
– Нажравшись, тоже особо не попляшешь, – заметила черненькая девчонка, очевидно, Глаша. – Мы на своем атомном заводе полсмены пляшем, а полсмены в лежку лежим.
– Садитесь за стол, а я горячее принесу, – распорядилась Зина. – Пусть мужчины пока наливают.
– Что это, интересно, за сорта? – сказал Василь Васильевич, изучая бутылки, у которых отсутствовали не то что пробки, но и этикетки.
– Наши, местные, – ответила беленькая Маша. – Сучок на клюкве, сучок на зверобое, сучок на липовых почках. Ты какой больше любишь?
– Я вообще-то шампанское люблю… – От запаха местных настоек Василь Васильевича перекосило.
– Вот завтра шампанским и опохмелимся, – сказала черненькая Глаша. – Его у нас в кабаках с черного хода продают. С тройной наценкой…
В это время из кухни, таща на ухвате чугунный горшок, вернулась Зина. Горячее блюдо представляло собой натушенный вперемешку ливер – сердце, почки, легкие, сычуг, вымя, хвост. Оказывается, это было национальное мокчанское блюдо, подаваемое на заказ только в лучших городских ресторанах.
– Говядина-то свеженькая. С рынка небось? – накладывая себе лучшие куски, поинтересовался Василь Васильевич.
– С бойни, – ответила Зина. – Позавчера товарняк корову сшиб. А у меня кум на бойне работает. Вот и удружил свеженинки к празднику. Считай что задаром.
– Неплохо вы здесь живете. Выпивка задаром, закуска задаром. Верно говорят, что Октябрьская революция открыла в жизни рабочего человека новую эру, – позволил пошутить Костя.
Однако его слова приняли за чистую монету.
– Действительно, грех жаловаться, – сказала Зина. – Всего хватает. За это и выпьем!
Выпили. Поморщился один только Василь Васильевич, извративший свой вкус кавказскими коньяками и винами.
Дабы побыстрее поднять настроение и окончательно смести барьер неловкости, все еще существовавший между гостями и хозяевами, стали пить рюмка за рюмкой почти без перерыва. Выпили за хозяйку, за Глашу, за Машу и за каждого из гостей в отдельности. После этого Глаша положила свою руку на левое колено Косте, а Маша – на правое. Зина обняла заметно повеселевшего Василь Васильевича.
– За что я ценю наших российских баб, так это за самостоятельность, – закусывая холодцом, сказал он. – Буквально все на них держится. От профсоюзов до тяжелой промышленности. На Кавказе совсем не так. Там бабы никакого авторитета не имеют. Им даже за одним столом с мужчинами не позволено сидеть.
– А спят они как? – спросила Зина. – Вместе или порознь?
– Порознь, конечно. Баба по ихней вере – существо нечистое. Ее без необходимости лучше вообще не касаться. Бывал я в их старых саклях. Гляжу, а из потолка четыре крюка торчат. Зачем они, думаю. Может, люльку подвешивать? А потом мне добрые люди суть дела разъяснили. Оказывается, раньше к этим крюкам специальные кожаные петли крепились. Баба продевала туда свои руки и ноги, особым образом выворачивалась и висела в воздухе, как птичка-колибри. Мужик подходил к ней сзади и, не вынимая из зубов трубку, делал свое дело. Чтобы, значит, ни единой части своего тела, кроме детородного органа, не осквернить.
Непонятно было, врет Василь Васильевич или говорит правду, но его сообщение вызвало за столом оживленную дискуссию. Глаша даже не поленилась выйти на середину комнаты и попыталась принять позу, описанную гостем с Кавказа. При этом в ее туалете что-то лопнуло.
– Нет, – изрядно намучившись, сказала она в конце концов. – Это натуральная дискриминация. Феодальные пережитки какие-то. Да здравствует Великая Октябрьская революция, освободившая женщин Востока!
– Поддерживаю этот тост! – объявил Василь Васильевич, пытаясь вырваться из цепких объятий Зины.
Когда Глаша вернулась на прежнее место, Маша вовсю целовалась с Костей.
– Хватит, – сказала Глаша, направляя вилку в глаз подруги. – Сейчас моя очередь.
Пир продолжался. Следующим горячим блюдом были жаренные в сметане караси. Зина охотно объяснила, что они стали легкой добычей для всех желающих после того, как стеклозавод по недосмотру спустил в реку ртутные отходы. Никакой опасности для человека караси не представляют, это Зине гарантировала знакомая лаборантка санэпидемстанции, а кроме того, их уже отведала вчера одна знакомая старушка, не заработавшая даже поноса.
– Интересно, какой еще сюрприз вы нам приготовили. Наверное, барана, покончившего жизнь самоубийством, – пробормотал Костя, попеременно подставляя губы то Глаше, то Маше. В глазах девушек ему хотелось выглядеть записным остряком.
Однако Зина почему-то обиделась. У кого-то душа от алкоголя черствеет, а у кого-то, наоборот, становится чрезвычайно ранимой.
– Вы, молодой человек, насчет баранов-то поосторожней. Я всяких там охальников и не за такие слова кипятком окатывала…
Их стали мирить, и по этому поводу всем пришлось налить сучка, настоянного на дубовой коре. Потом выпили за дружбу между народами, опять за Октябрьскую революцию, затем за революцию Февральскую, за крейсер «Аврора», за броненосец «Потемкин» и даже за Кровавое воскресенье. При этом Василь Васильевич крикнул:
– Позор царскому провокатору попу Гапону!
К этому времени общество естественным путем созрело для танцев. Зина включила радиолу «Ригонда», лично ею спасенную при пожаре в клубе родной трикотажной фабрики. Обильная еда на резвости танцоров совсем не отразилась, а сучок, как ни странно, больше бил по голове, чем по ногам. Костя уже с трудом мог вспомнить обстоятельства своего появления здесь, однако двигался вполне прилично – и твист выкаблучивал, и в шейке трясся, и в летке-енке прыгал, и даже пытался выписывать замысловатые па в танго.
Танцы чередовались – быстрый, медленный, быстрый, медленный и так далее. По просьбе публики Василь Васильевич изобразил лезгинку. Когда Костя, сражавшийся на два фронта, выбивался из сил, Маша танцевала с Зиной, а гибкая и вертлявая Глаша, задрав юбку, выдавала канкан.
Вскоре Василь Васильевич и Зина куда-то исчезли. Третье горячее блюдо – свиные ножки с капустой – успело остыть, а количество опорожненных бутылок значительно превысило количество полных.
Опомнился Костя уже в постели, нагой, как праотец Адам. С одной стороны к нему прижималась горячая, как печка, Маша, а с другой – ледяная, как покойница, Глаша (наверное, только что навещавшая дворовый нужник). В соседней комнате равномерно трещали пружины матраса и голос Зины настойчиво требовал: «Еще, еще, еще!..»
В учебный центр наши герои вернулись только на исходе следующего дня. Их ожидал не только заместитель начальника по политико-воспитательной работе, сам получивший изрядную головомойку, но и инспектор здешнего угро. В городе уже был объявлен розыск бесследно пропавших дневальных.