– А сам ты никак в стороне собираешься остаться? – поинтересовался Бубенцов.
– Нет. Лично я собираюсь изобразить плач Ярославны. Без слов, зато с натуральными слезами… А что касается пресловутых недоброжелателей, то местные комары представляют для них куда больший интерес, чем такие гиганты прогрессивной литературы, как Жмуркин или, к примеру, Кырля. Комары хоть жалить умеют.
– Много говорить стал, – Верещалкин с глубокомысленным видом почесал где-то у себя под бородой. – И вроде не пил еще. Придется, наверное, и в самом деле дать тебе премию, чтобы угомонился.
В стенку автобуса уже стучали снаружи: «Выходите, вас уже заждались!»
Участники пикника, на манер римских патрициев, возлегли вокруг импровизированных столов на ложах, устроенных из автомобильных и автобусных кресел.
Угощение, на Костин вкус, было несколько странным – горячие пирожки с начинкой из каких-то ароматных трав, брынза, блинчики с повидлом, орехи и горы, горы фруктов.
Шашлыки, жареные поросята, вареные куры и копченые колбасы, без которых обычно не обходится ни одна серьезная попойка, на этот раз отсутствовали. И причиной этому, надо думать, была не скаредность хозяев, а какие-то совсем другие соображения.
Так оно и оказалось.
Прямо на поляну въехал «Москвич» затрапезного вида с надписью «Технологический» на борту. Из машины выбрались два очень коренастых и очень смуглых человека, похожие друг на друга, как братья-близнецы. Оба были усаты, небриты и слегка выпивши. Впрочем, не исключено, что таково было их перманентное состояние, поскольку, как выяснилось, один оказался директором, а второй – главным инженером местного винзавода, основного спонсора Праздника урожая.
Из багажника «Москвича» извлекли несколько объемистых пластмассовых канистр. Среди местной администрации раздался гул одобрения.
Верещалкин постучал вилкой по своему стакану и пояснил для непосвященных, что сейчас им доведется отведать редчайший напиток, в свободную продажу никогда не поступающий, поскольку именно на его основе производят лучшие сорта шампанского.
Первый тост директор ТОРФа провозгласил за дружбу народов, снова упирая на то, что конфликт, назревающий в регионе, носит не национальный, а политический характер, в доказательство чего было указано на усатых виноделов, целиком и полностью поддерживающих существующую власть.
Виноделы особого восторга по поводу слов Верещалкина не выразили, однако и возражать не стали. Им не было нужды ни перед кем оправдываться – дело их рук, шипевшее в стаканах, говорило само за себя.
Выпили – кто по полному стакану, кто чуть-чуть. Второй раз за день Верещалкин оказался прав. Вина такого вкуса, такого аромата и такой легкости Косте пробовать еще не доводилось. Говоря возвышенным стилем, оно было прозрачным, как слеза Спасителя, сладким, как поцелуй красавицы, пахучим, как свежее сено горных пастбищ, да плюс ко всему еще и в голову било не хуже, чем знаменитый коктейль «Северное сияние».
Воистину сегодня был день чудес! Сначала глаза Аурики – загадочные, изменчивые, пленительные, как целый мир. Потом это вино – подлинная живая вода, которую искал, да так и не нашел полоумный Чирьяков, последний из кроманьонцев.
Только сейчас Костя понял, почему к вину подали одни лишь легкие закуски. Было бы святотатством употреблять мясо вместе с этим божественным напитком.
После пятого стакана писатели и представители местной администрации, до этого державшиеся порознь, перемешались.
Монгол обнимал за талию заместительницу министра культуры, науки и культов. У них завязался оживленный диалог, хотя двух более разных людей нельзя было себе даже и представить.
Кырля умудрился испачкать повидлом костюм государственного секретаря по труду, представлявшего здесь особу президента.
Гофман-Разумов, демонстрируя незаурядные способности своего жевательного аппарата, целиком засовывал в пасть апельсин, крупный, как кулак. Там, где он успел побывать, на скатертях не оставалось ничего, кроме пустой посуды – ни огрызочка, ни корочки, ни косточки.
Бубенцов изображал приемы казачьей джигитовки. Сам некогда служивший Вершкову скаковой лошадью, нынче он для тех же целей использовал Урицкого. Шашку сотнику-заочнику заменял прутик лозы.
Хаджиакбаров пел похабные частушки, и это у него очень хорошо получалось.
За отсутствием Элеоноры Кишко стриптиз попытался изобразить гость из независимого Хохлостана Поносенко (по кличке Дристенко), но его отвислое пузо и волосатая грудь должного впечатления не произвели.
«Москвич» дважды уезжал куда-то и возвращался с новыми запасами вина, которое пилось так легко, словно было чем-то нематериальным, вроде легендарного флогистона. Когда Верещалкин поинтересовался, велики ли его запасы, один из виноделов на ломаном русском языке ответил:
– Бэспрэдэльны… Будэтэ пить, пока всэ не поляжитэ…
Кстати, вышло так, что он слег самым первым, но это обстоятельство было вполне простительным для человека, начавшего винопитие еще в колыбели и с тех пор сие благородное занятие не оставлявшего.
Верещалкин, не достигший пока кондиции, а потому, как никогда, деловой, подозвал к себе Костю, самого трезвого здесь человека (светлая печаль, надо думать, не способствовала опьянению), и шепнул ему на ухо:
– Те канистры, в которых осталось больше половины, таскай в автобус.
Столь дельному распоряжению возразить было нельзя. Создав запас литров в пятнадцать-двадцать, Костя вновь вернулся на поляну.
Если пресловутые недоброжелатели существовали в реальности, а не только в больном воображении Верещалкина, то им сейчас было на что полюбоваться.
Вся трава на поляне была вытоптана, все ближайшие кусты изломаны, а молодые деревца изрублены для костра, через который по национальному обычаю собирались прыгать упившиеся дармовым вином господа и дамы. Даже комары и мошки в страхе покинули это проклятое место.
Большинство участников пикника разбились на парочки, и хотя женщины находились в явном дефиците, отовсюду неслось нестройное пение, а кое-где уже начинались танцы. Кырля, прихрамывая, вальсировал с Урицким.
Отсутствие музыки вызывало возмущение публики, но в «Москвиче», как на грех, магнитола сломалась, а подогнать ближе один из правительственных лимузинов не представлялось возможным из-за недостаточных габаритов лесной просеки.
Тот из виноделов, который все еще держался на ногах, в конце концов понял суть проблемы и сделал рукой успокаивающий знак, дескать, сейчас все устроим.
Из «Москвича», последнюю пару часов выполнявшего роль чуть ли не пещеры Аладдина, он извлек новое сокровище – ободранную цыганскую скрипку. На поляне раздались смешки и иронические аплодисменты. Церемонно раскланявшись, винодел заиграл – неожиданно чисто и виртуозно.
Костю словно ножом по сердцу резануло! Это была та самая сладостная мелодия, навечно связанная для него с образом Аурики.