– Голова кружится, – сказал он, прижимая ладонь ко лбу.
– У тянечек надо, – посоветовала бабуля. – И голову прикрыть. Куды ета вы собрались у таку жару? Дома б сидели.
Леша промолчал. Мы отъехали от Судака немного – на любой попутке можно было бы вернуться. Но я, покусывая губы, смотрел то на часы, то на шоссе, над которым дрожал раскаленный воздух и на котором черными вязкими лужами плавился асфальт.
– Тебе совсем плохо? – спросил я, с надеждой глядя на Лешу, в уме умоляя его проявить волевые качества и продолжить путь в Симферополь. Леша неопределенно пожал плечами и ответил:
– Да так. Хреновато.
Конечно, я поступал бесчеловечно по отношению к другу, но вернуться сейчас в Судак – значило надолго потерять патологоанатома, а вместе с ним и «кое-что любопытное».
– Послушай, а может, ты сам вернешься? – спросил я, удивляясь тому, какой сволочью могу быть.
– М-да, – вместо ответа протянул Леша, встал на ноги, сделал шаг к шоссе, качнулся и схватился за тонкостволое деревце.
– Ай-ай-ай! – покачала белой головой сердобольная бабуся. – Совсем угорел. Да ен шас под машину свалицца!
Я сплюнул, чертыхнулся, подошел к Леше и снова взял его под руку.
– Ты сегодня с утречка на грудь не принимал? – спросил я его, и мой вопрос прозвучал цинично и грубо. Я снова чертыхнулся – на этот раз из-за обиды на себя самого – и уже был готов перевести Лешу на противоположную сторону шоссе, как к нам подкатил и остановился пропыленный «газик» с табличкой «Сельхоз «Мичуринский», из него вышли две женщины, вооруженные тяпками, помахали оставшимся пассажирам и пошли через поле к селу, крыши которого белели под горой.
– Ну что, застряли? – крикнул нам водитель, нетерпеливо газуя. – Садиться будете или нет?
– А куда автобус? – спросил я.
– В Симферополь, куда еще…
Это была судьба. Стараясь не смотреть на страдальческое лицо Леши, я подхватил его под мышки, словно он был парализован, и втащил в полупустой автобус.
Оставшуюся часть пути он безотрывно смотрел в окно и не разговаривал со мной. Но в обморок больше не падал – из раскрытых форточек несся такой мощный сквозняк, что нас едва не сдувало с сидений, и мы оба даже немного замерзли.
* * *
Я даже не предполагал, что Леша может быть таким занудой. Во-первых, он серьезно страдал топографическим кретинизмом и ориентировался в Симферополе намного хуже, чем я когда-то в приамазонской сельве, отчего нам пришлось тыкаться из одного конца города в другой, пока мы нашли Ялтинское шоссе. Во-вторых, он все время жаловался мне на свое плохое самочувствие, беспрестанно лакал воду из питьевых краников, которые встречались на нашем пути, и я в уме поклялся себе, что больше никогда не буду брать Лешу с собой на серьезное дело.
Когда наконец мы доползли до дома сто двадцать восемь на Ялтинском шоссе, солнце уже почти скрылось за горизонтом. Я не думал о том, как в такой поздний час мы будем добираться до Судака – все автобусные рейсы давно закончились, – меня куда больше занимала предстоящая встреча с патологоанатомом. Если, конечно, он еще был дома.
Я поискал на двери калитки кнопку звонка, но ее не было, и мне пришлось постучать по синему почтовому ящику, который издал вполне громкий консервный звук. Ожидая увидеть на пороге дома этакого мрачного эскулапа, привыкшего иметь дело с покойниками, я был несколько удивлен, когда с крыльца к нам сошел плотненький невысокий мужчина в майке, с заметной лысиной, красными щечками, маленькими глазками и удивительно приятной улыбкой.
– Во! Сразу двое! – приветствовал он нас, расставив руки в стороны, словно мы были знакомы уже много лет. – И без бутылки! Вы ко мне, мужички, или просто так по ящику барабаните?
– Нам нужен Евгений Блинов, – сказал я.
– А это я и есть, – кивнул мужичок и стал открывать щеколду. – По какому вопросу, интересно, вы ко мне пожаловали?
Этот человек сбил меня с серьезного тона, на который я был настроен, и одномоментно снял раздражение, накрученное не без помощи Леши. Я хотел ответить ему гробовым тоном, что пожаловали мы к нему по поводу убиенной Милосердовой, но вышло совсем другое:
– Видите ли, ваш адрес дал мне Володя Кныш. Но он очень просил на него не ссылаться, что, собственно, я и делаю.
– А-а! – почему-то обрадовался Блинов, положил свои руки на наши с Лешей плечи и повел в дом. – Это тот блондинистый лейтенант с васильковыми глазками? Как он поживает? Как и прежде, распугивает своим большим пистолетом курортников на пляже?.. Вы самогонку пьете?
Из распахнутой настежь двери нам под ноги кинулась какая-то обезумевшая курица, и я просто чудом не наступил на нее. Блинов как-то смешно выругался, что-то вроде: «Чтоб щи из тебя прокисли!» Он первым зашел в дом. Мне достаточно было беглого взгляда по прихожей и комнате, чтобы определить жилище закоренелого холостяка, но все же я уточнил:
– Вы один здесь живете?
– Почему один? – немного обиженно ответил Блинов, смахивая с круглого допотопного стола несвежую скатерть и кидая ее куда-то в угол. – У меня кошка есть, псина немолодая, но умная, куры и прочая тварь… Присаживайтесь, мужички! Кто где может. – Он подошел к холодильнику, стоящему здесь же, в комнате, заваленному сверху стопками книг и толстых тетрадей, открыл его и несколько мгновений смотрел в пустую утробу, почесывая затылок. – Вот черт! – пробормотал он. – А мне казалось, что здесь еще кусок мяса завалялся. Наверное, котяра слямзила.
Он решительно хлопнул в ладони и сказал:
– Ладно! Сейчас произведем вскрытие курицы, а потом я угощу вас чахохбили. Вы когда-нибудь ели настоящий чахохбили – с кинзой и обжаренными на открытом огне потрошками?
Мы с Лешей переглянулись и, кажется, заметили на физиономиях друг друга тень отвращения. Лично я видел в лице Блинова только патологоанатома, но никак не повара.
Блинов, кажется, догадался о наших чувствах. Он замер, подозрительно глядя то на меня, то на Лешу.
– Так-с, – проговорил он. – И вы тоже. Вот вам и ответ на вопрос, почему я живу один… – Он вышел из комнаты. – Цып-цып-цып!.. Иди сюда, идиотка!.. Видите ли, мужички! – крикнул он нам из прихожей. – Я не допускаю к плите женщин. Это мое хобби и, если хотите, принцип, унаследованный от моих предков-мусульман. Мясо должен готовить только мужчина. Большинству женщин, которых я приводил в этот дом, это очень нравилось. Но потом, когда я рассказывал им о своей работе, они брезгливо кривили свои мордашки, как только что вы, и наутро уходили, больше не возвращаясь… Удивительная впечатлительность! Я ведь не предлагаю жаркое из покойника, которого потрошил накануне!.. Эй, кто будет держать курицу за ноги?
Я толкнул Лешу локтем и показал глазами на дверь. Он снова скривился.
– Ты же анестезиолог! – пристыдил я его, призывая к мужеству.
Это подействовало, Леша вышел, и через минуту я услышал удар топора и булькающие хрипы обезглавленной «идиотки».