Минуту он смотрел на страшный безголовый труп.

– Он так и был голым?

– Нет, одежда есть.

Лунев снял со стеллажа полиэтиленовый пакет и вытряхнул на стол мокрый комок. Несмотря на то, что одежда была сильно изорвана и выпачкана в иле, Пузырьков без труда узнал некогда белые шорты и красную майку.

Они вернулись в кабинет.

– Заключение, пожалуйста, – попросил Пузырьков и, пока Лунев стягивал резиновые перчатки и мыл руки, рассмотрел карту, висевшую на стене. Он не хотел делать никаких поспешных выводов и тем более раньше времени впускать в душу надежду, хотя она, коварная плутовка, уже не давала ему покоя. «Убили в Верхней Калиновке, а труп бросили в море? Маловероятно…»

– Здесь его выловили, – сказал Лунев, ткнув пальцем в широкую синюю полосу, обозначающую море. – Рядом с пансионатом «Горные дали». Но этот человек не из пансионата. Там все свои на месте.

Пузырьков застыл у карты. Для его роста она была повешена слишком высоко, и приходилось задирать голову. Пансионат на схеме обозначен россыпью крошечных квадратиков. Это корпуса, служебные здания. А вот совсем рядом, напоминая синего удава, вливается в море Мзымта. Ее пересекают два моста – для автомобилей и железнодорожный. На теле реки обозначены белые пятнышки отмелей. Река плавно огибает аэропорт и упирается в нижний край карты.

– Какой масштаб? – машинально спросил Пузырьков, зачем-то отгибая край, словно хотел увидеть на внутренней стороне карты изображение ущелья и громаду Истукана.

– Не знаю, – пожал плечами Лунев, положил на стол папку и развязал тесемки.

Но Пузырьков сориентировался уже без масштабной сетки. Вот Верхняя Калиновка. До нее от моря километров двадцать, но это по серпантину. А по прямой не больше пяти. От Истукана еще меньше. Если плыть по Мзымте, от скалы до пляжа пансионата «Горные дали» от силы четыре километра наберется. Всего четыре.

Он подошел к столу и взял в руки скрепленные степлером листы. Но читать все от начала до конца, где только на четырех страницах шло подробное описание признаков трупа, он не стал. Открыл последнюю страницу.

– Сколько он пробыл в воде? – не отрываясь от текста, спросил он.

Об этом тоже где-то было сказано, но не в том порядке, в каком необходимо было знать следователю.

– Около трех суток, – ответил Лунев и, прикурив, стал размахивать рукой, гася спичку. – Ориентировочно смерть наступила в пятницу, между шестью и восемью часами утра.

– Причина?

– Утопление. А множественные переломы, разрушение черепной коробки, травмы и разрывы внутренних органов – это вторично. Труп здорово потрепало о прибрежные камни за трое суток.

Нет, не то он говорит.

– Состав воды в желудке и легких проверяли?

– Пресная, – кивнул Лунев, словно он следил за логикой следователя и соглашался с тем, что его версия имеет право на жизнь. – Но никакого противоречия тут нет. После дождя, когда объем воды в реке увеличивается, море на несколько дней становится пресным в трехкилометровой зоне вокруг устья.

– Алкоголь в крови?

– Отсутствует… Да там все написано! Мне думается, он поскользнулся и упал с пирса. А если предположить, что не умел плавать, тогда все становится ясным. Сначала пошел ко дну. Потом всплыл, и его начало бить о камни.

– На шее не было никаких цепочек, веревок или амулетов?

– Может, и было, – пожал плечами Лунев. – Но после того, как ему голову снесло, уже никакая цепочка не смогла бы удержаться.

– Приведите его одежду в порядок, – сказал Пузырьков. Он постарался произнести эти слова тоном приказа, но, как всегда, получилась мягкая просьба. – Очистите ее от песка и водорослей. Я пришлю людей на опознание.

На выходе Пузырьков остановился и повернулся к Луневу.

– Как вы думаете, – произнес он, прекрасно понимая, что если даже судмедэксперт опровергнет его версию, то это ничуть не скажется на уверенности Пузырькова в своей правоте, – такие сильные повреждения он мог получить, если бы, скажем, свалился с высокой скалы? – Слишком он дорожил удачей, чтобы упустить ее и отказаться от своих убеждений.

– А где у нас на побережье высокие скалы?

– И все-таки?

– Теоретически мог, конечно. Полтора года назад нам привезли альпиниста – сорвался со скалы где-то в горах. Очень похожий случай. Труп напоминал мешок, наполненный костной крошкой…

Он оперся о косяк и, видя, что к рассказу об альпинисте следователь относится с особым интересом, стал развивать тему:

– Тело, когда оно падает с высоты, вращается и ударяется о каменные выступы всевозможными местами. А сила ударов страшная! Ударится головой – нет головы. Ударится спиной – позвоночник раздробится на позвонки…

– Спасибо, – прервал его Пузырьков и протянул руку.

Уже затемно возвращаясь домой, он думал об Истукане, о скале, одна сторона которой отвесно опускается в Мзымту, а другая плавно переходит в седловину, где расположился дачный поселок. «Соседи говорили, что Ломсадзе любил по утрам бегать на вершину…»

8

Рано утром следующего дня Пузырьков в спортивном костюме, в нарушение привычного следовательского имиджа, поднялся на вершину Истукана, куда от дачного поселка вела хорошо протоптанная тропа. На венчающей скалу площадке он остановился, отдышался, замерил пульс и подумал, что без особых усилий смог бы преодолеть всю дистанцию бегом.

Обойдя бетонный круг, он остановился рядом с перилами, окинул взглядом бесконечное, нежно-голубое море, нежащееся в утренней дымке, затем оперся руками о перила и, чуть наклонившись вперед, посмотрел вниз. Стена в этом месте была совершенно отвесной и гладкой, как у панельного дома. Правда, метрах в пятнадцати от края площадки она давала складку, напоминающую разрушенный от времени карниз, каким в старинных домах отделялись этажи.

На карниз можно было спуститься левее площадки, что Пузырьков не преминул сделать. Прижимаясь всем телом к стене, он приставным шагом прошелся по карнизу, остановился под перилами и опустился на колени. Стараясь не смотреть на край, за которым начиналась манящая бездна, он стал рассматривать поверхность карниза, покрытую серыми лишайниками и скудными пучками травы. Дождь, который безостановочно лил все вчерашнее утро, навел на камне лоск, и все же Пузырьков нашел следы крови.

Он вернулся на площадку, снова встал у перил, глядя вниз, где белой лентой текла Мзымта. Потом взялся за перила обеими руками, нагрузил на них вес своего тела, даже не догадываясь о том, что в точности повторяет позу Ломсадзе за мгновение до смерти. «Нечаянно свалиться отсюда невозможно, для этого надо быть пьяным до состояния невменяемости, – думал он, осторожно наклоняясь вперед, чтобы выяснить, насколько его предположение вероятно. – А Ломсадзе, если верить директору, вообще не пил… Если свалился не по своей вине, значит, ему кто-то помог это сделать. Но столкнуть мог только тот человек, которого Ломсадзе хорошо знал и которому доверял настолько, чтобы безбоязненно подпустить его к своей спине, стоя на краю пропасти, позволить по-дружески опустить на свое плечо руку. При виде незнакомца любой нормальный человек постарался бы отойти от края площадки».