Тут я отчетливо услышал приглушенный звук выстрела. Вскинул голову, посмотрел на подъезд, и тотчас опять раздался короткий хлопок, эхо которого, затухая, прошелестело по всем этажам, словно кто-то изо всех сил шлепнул резиновой мухобойкой по ступеньке. Я на мгновение оцепенел. Это было не то место, где могли бы звучать выстрелы, и я не верил своим ушам. Но не звук петарды я услышал, черт подери! Не хлопок двери, которую боднул сквозняк! Это был звук пистолетного выстрела, и тот, кто хоть раз в жизни его слышал, ни с чем другим его не спутает.
Боясь предположить худшее, я выскочил из машины и забежал в сырой, пахнущий плесенью подъезд. Перемахнув через несколько ступеней сразу, я остановился на площадке первого этажа. Прислушиваясь, замер и дышать перестал.
– Эй! – крикнул я.
Какой глупый звук придумали люди: «Эй!» Что он означает? Чего я хотел добиться, открывая рот? Что откуда-то сверху немедленно получу исчерпывающий комментарий по поводу происхождения выстрела?
Почему я медлил? Я должен был помчаться наверх, до пятого этажа, чтобы убедиться – с моей клиенткой ничего не случилось, лестничные пролеты пусты или, в крайнем случае, в клубах едкого дыма я увижу притихших пацанов, торопливо затаптывающих обгоревшую петарду. Ведь я ошибся. Я обязан был ошибиться – это наверняка был звук петарды!..
Но я в оцепенении смотрел на серую ленту перил. Сверху, с глухим стуком, на них падали вишневые, почти черные маслянистые капли. Они разбивались, превращаясь в мелкие брызги, собирались в дрожащий комок и ленивой струей медленно сползали по перилам на пол. Черт, только не это! Я стал осторожно подниматься выше, не спуская глаз с площадки третьего этажа, откуда капала кровь. Это было приближение к смерти; я чувствовал, как напрягается мое тело, ожидая встречи с ней – неясной, многоликой, неожиданной, но одинаково страшной. У меня не было с собой ничего, чем я мог бы себя защитить, и кулаки непроизвольно сжались, и я невольно повернулся к площадке боком, подставляя плечо невидимой угрозе, словно щит.
Три или четыре ступени – и я увидел ноги моей клиентки. Лежащая на заплеванном полу женщина – это всегда противоестественное, ужасное зрелище. Но сейчас мне было куда труднее его выдержать, ибо понимал, что дамочка не пьяна, она не споткнулась, она не сумасшедшая и не играет со мной в прятки. Ее свалила на пол пуля из пистолета, вонзилась в ее тело, превращая в крошку кости, разрывая своим тупым рыльцем ткани мышц, обрывая вены и артерии, словно ураганный ветер провода… И эта несчастная молодая женщина, которая всего пару минут назад получила сладостную надежду и мысли которой были поглощены этой светлой надеждой, сейчас лежала неподвижно, тихо, и кровь ее, словно красный полоз, уже успела добраться до первого этажа.
Но это все чувства. Мне хватило мгновения, чтобы приблизиться к ней, опуститься на колено и прикоснуться к ее тонкой шее, на которой спутались пеньковые веревки со странными деревянными фигурками. Я застыл. Мое сердце колотилось с такой силой, что мешало мне. Если бы я мог, то остановил бы его на минуту… Под ладонью тепло и покойно… Я сдавил пальцы чуть сильнее. Сонная артерия безмолвствовала. Мне захотелось ударить женщину по щеке, крикнуть на нее, обозвать ее каким-нибудь скверным словом, но вернуть ее к жизни… Мертва. Какая нелепость! Кому мешала это несчастная дамочка с внешностью подростка?
Я выпрямился, сделал шаг назад, глядя на лежащую в луже крови дамочку как на глупый, идиотский, ублюдочный спектакль. На ее лице застыло странное выражение ожидания какого-то значимого события. С такими лицами дети смотрят на театральный занавес, когда уже дали третий звонок и пригасили свет… Милицию и «Скорую»! Срочно, немедленно! Милицию и «Скорую»! Хлопнул себя по поясу, где привык носить мобильный телефон… Ах, шляпа! Оставил трубку в машине!
Я принялся колотить во все двери. Хлипкие, выкрашенные половой краской, обтянутые старой, протертой клеенкой, они дрожали от моих ударов, дребезжали дверными ручками и петлями, но никто не открывал. Я стал бить по ним сильнее. Из-за средней двери, наконец, раздался голос немолодой женщины:
– Можете не стараться, я вам все равно не открою.
– Позвоните в милицию! – крикнул я, глядя на подслеповатый дверной глазок, словно в глаз хозяйки квартиры.
– Не беспокойтесь, вызвала, – ответила она сдержанно.
– Вы видели, кто стрелял? – крикнул я.
– То, что я видела, я расскажу не вам, а милиции, – после недолгой паузы ответила женщина.
Стоять рядом с распростертой на полу женщиной было невыносимо. Я побежал на пятый этаж, насколько возможно внимательно осматривая ступени. Все площадки были пусты, и ничего особенного мне на глаза не попалось. На крышке люка, через который можно было забраться на крышу, висел тяжелый амбарный замок.
Я сбежал вниз, осмотрел темный подъезд, загроможденный пустыми картонными коробками, и вышел на улицу. Почему, когда идешь к любовнице, около подъезда обязательно будут сидеть старушки, которые проводят тебя внимательными и понимающими взглядами. А сейчас, когда так нужны свидетели, здесь не оказалось хотя бы самой слепой, самой тугоухой и невменяемой пенсионерки?
Тут из-за кустов выскочили две милицейские машины. Скрипнули тормоза, захлопали дверцы. Во мне вспыхнуло неосмысленное желание спрятаться или дать деру. Быстрыми шагами ко мне приближались милиционеры в бронежилетах, касках и с автоматами. В такой ситуации лучше заговорить первым, не дожидаясь, когда эти бравые ребята повалят меня на асфальт и, ударяя прикладами по почкам, станут задавать вопросы. Я выставил руки перед грудью, что, на мой взгляд, должно было исключить какую-либо двусмысленность моего поведения, и сказал:
– Убили женщину. На третьем этаже.
– Это вы позвонили? – спросил милиционер, идущий первым. Его лица не было видно. Из-под каски выпирал лишь крупный нос.
Я отрицательно покачал головой.
– Идите за нами! – через плечо кинул мне милиционер и бегом устремился по лестнице.
Загрохотали тяжелые ботинки. Запахло потом и оружейной смазкой. Кто-то хлопнул меня по спине, чтобы поторопился. Я тоже побежал. На площадке между этажами милиционеры остановились, прижались к стене, пропуская вперед по живому коридору врача и мужчину в джинсах и серой рубашке. Я видел, как врач склонился над телом дамочки, опустил ладонь на ее шею, затем коснулся двумя пальцами ее глаза – словно пробовал на спелость виноградину.
– Она мертва, – сказал он, поднимаясь на ноги.
Мужчина в джинсах, с взлохмаченной головой и подпухшим усталым лицом – наверное, это был следователь – попросил милиционеров сделать три шага назад и принялся тихо говорить по мобильнику. Тут приоткрылась дверь, в которую я бил кулаками, и из проема медленно высунулась белая, как облачко, голова старушки. Некоторое время она настороженно двигала своими маленькими блестящими глазками, рассматривая толпу и готовая при первой же опасности шмыгнуть назад и спрятаться за дверью. Убедившись, что никто не пытается вломиться в ее квартиру, старушка, подобно мыши, осмелела и сделала маленький шажок на порог. Тут она увидела меня, и мне показалось, что в ее глазках сверкнул какой-то злорадный огонек.