Пистолет, по-видимому, принадлежал Валере, но было странным то, что Нефедов предпочел доверить его Алине, а не мне. Может быть, Валера предполагал мою нежелательную реакцию на оружие и последующий за ней отказ присоединиться к нему? Я не задумывался над тем, в достаточной ли степени морален мой поступок, и не собирался в обозримом будущем отдавать оружие Алине. Я придумал себе оправдание, что оружием предпочтительнее пользоваться мужчине, и это оправдание меня вполне устраивало.
На ужине ни Алина, ни Виктор не появились, причем врач ни разу не зашел к себе – дверь под номером 2 я не выпускал из поля зрения ни на минуту, благо мог следить за ней из своей каюты, сидя в кресле, придвинутом к шкафу. Стелла до ужина и после ужина неоднократно появлялась в поле моего зрения. Я отрывался от журнала, который с деланым вниманием листал уже несколько часов подряд, поднимал глаза и натыкался на насмешливый взгляд.
– Пасешь? – наконец снизошла до вопроса Стелла, так и не дождавшись от меня примиренческой инициативы. Она встала в пустом дверном проеме, подняв руки над головой, упираясь в переборку, и добилась того, чего хотела: ее футболка с размашистой надписью «To kiss away tears» («Поцелуями высушить слезы». Надо же!) натянулась, как грот [9] при трехбалльном ветре, чудом удерживая то, что в ней было.
Я перевернул страницу и опять погрузился в «чтение».
– Ума не приложу, – продолжала изощряться в провокации Стелла, – чем можно полдня заниматься, запершись вдвоем в каюте?
Сейчас меня трудно было вывести из себя.
– А я понять не могла, отчего его мамаша за ужином от счастья куском давилась. Так ее сынок белобрысого Пыжика себе нашел! Вот это, понимаю, выбор! Пыжик – он и в Африке Пыжик!
Стелла проигрывать не умела. Видя, что все ее слова разбиваются о мое молчание, она подошла ко мне и опустилась передо мной на корточки.
– Отольются кошке мышкины слезки, – произнесла она, пытливо заглядывая мне в глаза. – Зачем ты делаешь вид, что читаешь? Ты же думаешь о том, как бы сохранить умное и невозмутимое выражение на лице. Верно?
Пришлось опустить журнал на колени.
– Что ты хочешь? – спросил я.
– Большой и страстной любви… Нет! Если бы ты видел сейчас свое лицо! Это же символ целомудрия и благопристойности!
Она все-таки заставила меня рассмеяться. Стелла поднялась на ноги, обхватила мою голову, и я ткнулся носом в ее мягкий живот.
– Ты мне мешаешь, – сказал я.
– Мешаю наблюдать за каютой врача? – уточнила Стелла. – Ты хочешь с совестливым прищуром взглянуть в глаза своему конкуренту? Или в глаза Пыжику? – Девушка взгромоздилась мне на колени. – Милый мой! Не жди от нее раскаяния. Женщины никогда не любят просто так. Земля – планета мужчин, и женщины любовью расплачиваются за право жить среди них. Таково наше грустное предназначение. И Пыжик сейчас старательно компенсирует физические растраты доктора, вызванные его интеллектуальной деятельностью.
Ее руки скользнули по моим плечам, по спине и невзначай прошлись по пояснице.
– Что там у тебя такое твердое? Твердое у мужчин должно быть не там…
– А тебе пришлось компенсировать его материальные затраты? – перевел я разговор на прежнюю тему, убирая руки девушки со своей поясницы.
– Такие вопросики задаешь, – нахмурилась Стелла, – что даже моя девичья стыдливость, как улитка, рожки спрятала. Позволь мне эту тайну унести с собой в могилу… Ой, а у тебя седой волосок над ухом!
– Подожди, – сказал я, вставая с кресла. – Мне надо выйти.
– Понимаю, – охотно согласилась Стелла. – Очень хорошо тебя понимаю.
Не имело никакого смысла просить ее освободить мою каюту – последняя превратилась в проходной двор и акустическую сцену: все, о чем говорилось в ней, легко становилось достоянием общественности, всякий мог без позволения зайти ко мне и не менее легко выйти. Но эти милые особенности меня уже не тревожили. Пытаться играть со Стеллой было в ущерб самому себе – это привело бы к лишней трате времени и засорению мозга новой ложью, которой обязательно пришлось бы покрывать предыдущую. А потому, ничуть не таясь, я подошел к каюте Алины, невольно мысленно называя ее Пыжиком, и громко постучал, словно был наделен властью стучать во все двери без разбору.
Открыл мне Виктор, причем мне не пришлось стучать еще раз, демонстрируя свое нетерпение и давая Стелле лишний повод для иронии. От врача исходило спокойствие и умиротворение профессионала, хорошо сделавшего свое дело. Ничего не объясняя и не спрашивая разрешения, я зашел в каюту, благо Виктор не пытался заслонить грудью проход, и приблизился к кровати Алины.
Девушка крепко спала, обнимая подушку так, как это делают во сне только молодые влюбленные женщины. На столе была расстелена большая карта Кипра и рассыпана стопка буклетов, зато исчезли шприц, тампон и обломок ампулы, способные наполнить даже самый оптимистичный антураж холодком беды и болезни. Виктор, принимая мою манеру общения, молча вернулся в кресло и якобы углубился в изучение острова.
– Может быть, принести ей что-нибудь поесть? – предложил я без обиняков, и Виктор с охотою ожил, взглянул на меня осмысленно, думая над моим вопросом, а не о том, как он будет выглядеть в моих глазах, отвечая на вопрос.
– Бесполезно, – ответил он, взглянув на спящую, и взгляд этот вызывал доверие. – Мы вряд ли сумеем ее разбудить, да это и ни к чему. Я вколол ей кофеин и глюкозу. До утра она будет спать, как обычно спит здоровый человек.
– Я могу вас подменить, – предложил я, мало надеясь на то, что врач примет предложение.
– Не думаю, – ответил Виктор, опускаясь спиной на спинку кресла, – что есть острая необходимость брать вам на себя ответственность за ее жизнь.
Я поднялся на палубу. Несмотря на движение воздуха, было очень душно, словно яхта очутилась в гигантской парной. Солнце зашло, но горизонт еще полыхал заревом, и черная вода повсюду была покрыта огненными штрихами, напоминая полотно Ван Гога с пульсирующими пастозными мазками. Госпожа Дамира, сидящая в шезлонге, одарила меня слабым кивком. Я приналег на поручень и некоторое время безотрывно смотрел на воду, похожую на отработанное машинное масло – черное, обволакивающее, позволяющее килю резать себя беззвучно и без пенных следов.
– Валерий Васильевич!
Капитан, показавшись из рубки, выставил одну ногу на палубу и облокотился на раскрытую дверь. Передо мной предстало как бы полкапитана. Он даже смотрел на меня одним глазом, словно Циклоп.
Я подошел. За минувшие дни капитан относился ко мне по-разному, перепробовав едва ли не все существующие между людьми отношения: и с коммерческим интересом, как к клиенту, и с добрым безразличием, как к футбольному игроку, от которого не стоило ждать ни сильных пасов, ни тем более голов, и с заискивающим почтением, как к частному детективу, и со скользящей подозрительностью, как к ненадежному единомышленнику, способному на предательство. Мне показалось, что капитан запутался в ярлыках, которые сам же навесил на меня, и забыл, с какой миной обращался ко мне в последний раз, отчего онемел и растерялся при моем приближении.