Мы начали обыск с каюты доктора. Cловно опытные взломщики, мы действовали проверенным способом: после того как Лора проворачивала ключ в замочной скважине, я упирался руками в плафон и толкал дверь ногами. Ни в каюте доктора, ни в генеральской, ни у Стеллы ничего интересного найти не удалось. В каждой из них мы видели почти одно и то же: над привинченными к полу столом и креслом медузами висели простыни, кое-какая одежда, рекламные буклеты и журналы.
Но в каюте Мизина трофей оказался более интересным. В платяном шкафу с треснувшим зеркалом я нашел спортивную сумку с распухшими из-за воздушного пузыря боками. Приоткрыв «молнию», я сразу увидел черный ствол автомата Калашникова с пристегнутым к нему магазином, а на дне сумки лежал пухлый фотоальбом с выдавленной на обложке золотой надписью «ОБIЦЯЮ, МАМО, СЛУЖИТИ НЕ ПОГАНО!» А ниже: «НА ЩАСЛИВУ ДЕМОБУ РЯДОВОМУ ШМАТЬКО Г.М.».
Кажется, в подводной атмосфере «Пафоса» запахло сенсацией. Я закрыл «молнию», надел лямку сумки на плечо и подтолкнул Лору к дверному проему. Когда мы выплыли в коридор, мне показалось, что его стены наклонились под углом, и теперь двери по правую руку от меня как бы нависли над нами. Может быть, мы потревожили неустойчивое равновесие яхты, и она немного накренилась набок.
Не выдавая своей озабоченности, я принялся работать ластами активнее, увлекая за собой девушку. Не успели мы приблизиться к лестнице, за которой, казалось, плещется воздушный океан, где можно будет снять с лица маску и вынуть изо рта загубник, как раздался неприятный гул, и все вокруг вдруг пришло в движение. Яхта начала медленно вращаться вокруг продольной оси, потолок поехал вниз, а лестница заняла место стен. Мы не могли потерять опору, так как вообще ее не имели в этом невесомом мире, и все же машинально схватились за перила. Я почувствовал, как острые ногти девушки вонзились мне в руку чуть выше локтя. Она застыла на месте от страха, глядя в дальний конец коридора. Я обернулся. В первое мгновение мне показалось, что из кают-компании выплывает огромное полотно играющей бликами фольги, но реальность оказалась страшнее. Наверное, мы расшатали яхту, когда открывали двери кают, и сместили центр равновесия; воздушная пробка, державшая нос яхты, гигантским пузырем ринулась пробивать себе путь к выходу, и «Пафос», отрыгивая ее, стал опускаться на грунт.
Ожидание сорвавшегося ножа гильотины было столь коротким, что я не успел оценить степень опасности. Вода мягко схлынула, и мы, обретя вес, упали на ступени. Но уже через секунду упругая волна обрушилась на нас тяжелой массой, закрутила в водовороте вместе с ковровой дорожкой, выломанной дверью с цифрой 1, растопырившей рукава одеждой, и, ослепший от пузырей и мути, я крепко припечатался головой к перегородке. Ничего не видя, потеряв ориентацию, я крутился в затянувшемся сальто, еще храня надежду, что нам удастся второй раз пережить кораблекрушение.
Когда гул стих и движение воды прекратилось, я ощутил себя висящим вниз головой над лакированными балясинами перил. Яхта, по всей видимости, лежала на грунте, опрокинутая на левый борт. Я дернул головой, чтобы осмотреться и найти Лору, но стукнулся лбом о плавающую рядом дверь. Оттолкнув ее от себя, я сразу попал в страшные объятия девушки. Она была без маски, а загубник с гофрированным шлангом коброй кружился у ее лица, извергая шлейф мелких пузырей. Лора металась как в агонии, ослепшая и обезумевшая от ужаса, и мне, прежде чем воткнуть ей в рот загубник, пришлось навалиться на нее, прижимая ее руки к туловищу.
Она стала дышать – жадно, захлебываясь, словно плачущему человеку поднесли к губам кружку с водой; я чувствовал, как подо мной бьется ее измученная грудная клетка и трепещет сердце; постепенно девушка успокоилась. Я отпустил ее руки, и она тотчас принялась шарить по сторонам и, нащупав мою голову, крепко прижала ее к своей груди.
Поймав спортивную сумку, которая висела над головой как морская мина, я взял Лору под мышки и отбуксировал ее к выходу. Ее челка, выбившаяся из-под резинового капюшона, полупрозрачной паранджой закрыла ей лицо, но девушка все равно ничего не видела, ослепленная болью в глазах и мутной водой. Пакет Стеллы, благодаря крюку, по-прежнему висел на огнетушителе. Я отцепил его и вложил в ладонь Лоры. Убедившись, что она держит его крепко, я оттолкнулся ногами о дверной косяк холла и вместе с девушкой взмыл вверх.
Мы всплыли на поверхность у самого борта глиссера. Я сорвал с себя маску, выплюнул загубник и подтолкнул Лору к лестнице. Девушка ухватилась за нижнюю перекладину и повисла на ней, покачиваясь вместе с судном. Глаза ее по-прежнему были закрыты, а зубами она все еще крепко сжимала загубник.
Я ласково шлепнул ее чуть ниже баллонов.
– Не засыпай, – сказал я. – И хватит прикидываться морским слоником. Отпусти этот шланг, он тебе не идет!
Лора открыла глаза. Загубник упал в воду и забурлил. Девушка не то вздохнула глубоко, не то простонала.
– А здорово мы искупались, правда? – спросил я, снимая с уха шерстяную нитку от ковровой дорожки.
– Я никогда еще не пила столько морской воды, – призналась Лора, поднимаясь по лестнице.
– А я никогда не получал столько ударов дверью по голове. В этом виде я побил рекорд Мизина.
Мы выползли на сухие, раскаленные солнцем доски палубы, упали на них, как два полуживых дельфина. Лора принялась стягивать с себя гидрокостюм.
– Ненавижу эту резиновую кожу, – бормотала она. – Ненавижу море. Хочу жить в горах или в пустыне.
Я подтянул к себе спортивную сумку, под которой образовалась большая лужа, и расстегнул «молнию». Автомат я отложил в сторону, вынул альбом и стал аккуратно перелистывать набухшие слипшиеся страницы. Лора, вытирая голову полотенцем, опустилась рядом со мной на колени.
– Мизин собственной персоной, – сказала она, глядя на большой снимок нашего «студента» в солдатском кителе, фуражке, сдвинутой на затылок, и с улыбкой, обнажающей блестящие коронки. – Как его на самом деле? Шматько? Дезертир Шматько?
– Странно, что твой отец не заподозрил его в первую очередь, когда получил радиограмму, – сказал я.
– Мизин сбил его с толку своей железной выдержкой, – попыталась оправдать отца Лора. – Помнишь, отец объявил о проверке документов и личных вещей? Мизин виду не подал, а Виктор завелся. Вот и перевел на себя подозрение.
Мы смотрели на однотипные фотографии, которыми солдаты любят украшать свои альбомы: Мизин, то есть Шматько, верхом на стволе орудия, на перекладине, с автоматом, с какой-то прыщавой девчонкой… Ничего интересного мы не находили.
– Что ж, – с нескрываемым разочарованием сказал я, когда Лора взялась за последнюю страницу, – с паршивой овцы хоть шерсти клок…
И, конечно, поторопился. К последней странице прилепились почтовый конверт и обожженная по краям фотография. Я осторожно разгладил снимок на палубе, промокнул тряпкой и внимательно рассмотрел. Молодая пара стояла в обнимку перед крутящимися дверьми дома. Над козырьком подъезда нависал ряд букв. В границах фотографии поместился фрагмент двух слов: «…TEL FLAMIN…»