– Афганцы несут канистру, – сказал Удалой, наблюдая за кишлаком через оптику. – Лепешки… Апельсины…
– Эндрю, арабские террористы и для вас враги, так ведь?
– Что ты хочешь, Дэвид? – напрямую спросил я.
– Чтобы вы помогли вызволить из плена моих товарищей.
– И как ты себе это представляешь?
Дэвид тянул с ответом, делая вид, что набирается сил. А я знал, почему ему нелегко ответить на мой вопрос.
– Есть два плана, – осторожно начал Дэвид, тщательно подбирая слова.
– Кажется, им дали сыр! – громко и радостно воскликнул Удалой по-русски, отчего Дэвид вздрогнул и с тревогой посмотрел на кишлак.
– План первый, – продолжал Дэвид. – Он совершенно безопасный для вас, но мы потеряем впустую много времени, и шансы, что мои парни доживут, очень невелики.
– Что за план?
– Вы поможете мне дойти до шоссе, а оттуда на перекладных довезете меня до нашей базы. Один я не выживу, меня наверняка убьют где-нибудь по дороге. На базе я сообщу место, где мучаются в плену наши парни, и туда вылетит группа быстрого реагирования.
– А второй план?
Дэвид криво улыбнулся, словно стыдился произнести вслух откровенную чушь:
– А второй – это мы сами, впятером, попытаемся вызволить ребят.
– Сколько человек охраняют пленных? – спросил я.
– Их держат в зиндане на краю кишлака, – торопливо, словно боясь, что мой интерес к пленным угаснет, стал объяснять Дэвид. – Если не принимать в счет жителей кишлака, то непосредственно у ямы дежурят три-четыре человека.
– А если принимать в счет жителей? – уточнил я.
– Это самоубийство, – по-английски сказал Удалой, не отрываясь от прицела. – Они опять расплачиваются патронами.
Удалой, зараза такая, по гороскопу Весы. Никогда не поймешь, где он стоит, что делает и о чем говорит. Его сознание колеблется где-то между чашами. Вот он упомянул про самоубийство. К чему это было сказано?
– Я не пытаюсь принизать степень риска, – продолжал Дэвид. – Арабские наемники – серьезный противник. Но я видел вас в бою и выражаю свое восхищение.
Не люблю похвалу. Всегда воспринимаю ее как корыстную лесть. Даже если генерал после выполнения задания говорит мне: «Молодец, майор», я не знаю, куда спрятать глаза и руки от тягостного чувства. И Дэвид, полагая, что я кинусь целовать его в знак благодарности за столь высокую оценку наших достижений, сделал большую паузу.
– Не понимаю, чему ты восхищаешься, – сквозь зубы процедил я. – Мы вчетвером полчаса ползали под пулями и не могли одолеть двух дикарей.
Я отбил у него инициативу и оптимистичный тон. Пусть знает, что его просьба очень и очень дорого будет стоить.
– Тем не менее вы одержали победу, освободили меня и сами остались невредимы… – Дэвид попытался вернуться на прежние позиции, но я его тотчас перебил:
– Лейтенант, я знаю, что все надо умножать как минимум на десять. Там, где, по вашими словам, три охранника, надо ожидать тридцать злобных, наполненных ненавистью к американцам дехкан. А нас всего четверо, не считая вас, раненого и морально раздавленного…
– Но… – попытался он возразить.
– К тому же у нас ограниченный запас патронов, гранат и средств первой медицинской помощи, отсутствуют бронежилеты и радиостанции. И мы просто умираем от голода и жажды. Вот она такая русская правда, лейтенант.
Дэвид загрустил.
– Мои товарищи… – прошептал он. – Они погибнут…
– Мы можем проводить тебя до шоссе, – предложил я.
– После того как поедим и поспим, – вполголоса добавил Удалой.
Дэвид вообще потемнел лицом.
– А смысл? Их убьют. Здесь время решает все.
И тут он сделал то, чего я никак не ожидал от офицера американской армии. Дэвид вдруг схватил мою руку, прижался к ней лбом и быстро и горячо зашептал:
– Я тебя очень прошу! Командование отблагодарит вас! Мы заплатим вам. Семьи спасенных вами солдат будут всю жизнь молиться за вас. Вся надежда только на вас!
– Не о том ты говоришь, лейтенант! – сказал я, вырывая свою ладонь из цепкой хватки Дэвида. – Ты не столько за своих товарищей беспокоишься, сколько за себя. Боишься, что тебя будут судить за трусость. Боишься полных упрека глаз родственников солдат.
– Они возвращаются, – сказал Удалой. – Втроем.
Третьим был ишак. Через его тощий хребет были перекинуты мешки и пластиковые фляги с водой. Остап и Смола плелись за животным. Идти в гору, в самый солнцепек – настоящая пытка. Усталость и раздражение бойцы вымещали на ишаке, поочередно пиная его.
– Командир, две сумки еды за три патрона! – доложил Остап, забравшись на гору и опускаясь рядом со мной на камни. – Эти афганцы напомнили мне туземцев с Таити, у которых матросы Кука выменивали мясо и рыбу. За ниточку стеклянных бус – свинья, за гвоздь – корова.
Удалой жадно припал к фляге с водой. Напившись, он вытер рукавом губы и спросил:
– Откуда такая щедрость? Вода не отравлена?
– Мы признались им, что мы – русские, – ответил Смола, развязывая мешки и раскладывая на куске полиэтиленовой пленки лепешки и белый кусковой сыр. – Сначала они решили, что мы американцы, и попытались нас убить. Тогда мы начали ругаться матом, и случилось чудо.
– Там каждый второй по-русски неплохо говорит, – добавил Остап. – Оказывается, весь кишлак когда-то состоял в отряде самообороны, который поддерживал наш советский батальон. Люди до сих пор помнят совместные советско-афганские митинги дружбы. Еду нам задаром отдавали.
– Ишака только просили вернуть, – предупредил Смола.
Удалой, получая несказанное удовольствие, сел рядом с Дэвидом. Лицо его сияло улыбкой. На небритых щеках красовалась пикантная ямочка.
– А ты понимаешь, почему афганцы нас любят, а вас ненавидят?
Дэвид пожал плечами. Его сейчас не это волновало.
– Потому что ни в одну американскую голову не может прийти такая бредовая идея, как совместный митинг дружбы. Потому что американец никогда ничего не купит в дукане, никогда не станет есть то, чем его угостят афганцы. Потому что вы ходите по кишлакам упакованные и закрытые с ног до головы, как в скафандрах по Луне. Вы их за людей не считаете! Как, собственно, все остальные народы мира.
– Угомонись! – приструнил я Удалого.
Мы обедали в тягостном молчании. Полагаю, что американец был голоден не меньше нас, но глотал кусочки черствой лепешки через силу, буквально давясь ими, словно это были кусочки сухих коровьих лепешек. Значит, еще не созрел, еще не так проголодался, чтобы забыть о гигиене и перебороть брезгливость. Мы же трескали за обе щеки, запивая водой лепешки, сырные шарики, виноград и стебли лука-порея. И когда вдруг позвонил ставший ненавистным мне смартфон, я чуть не подавился.