— Вы хотите знать, Арман, почему я послал вас к отцу Фролло? Ответ лежит на поверхности: чтобы шпионить для меня.
— Странный получается шпион — не знает ни своего задания, ни своего заказчика.
— Только так вы могли быть убедительны, вне подозрений и внушить доверие. Вас действительно измучил голод, вы были оборваны, как нищий, отчаянно искали работу. Вам мог, должен был поверить даже очень недоверчивый архидьякон, — рука монаха-призрака вытянулась вперед, лапа со шрамами указала на меня. — Поэтому я выбрал вас.
— Благодарю, — сказал кисло я. — Уже не раз я чуть не лишился своей жизни, выполняя поручение, о котором я вовсе не знал, хочу ли выполнять его.
— Я велел следить за вами, чтобы избежать худшего. Я кивнул:
— Нищему Колену.
— Ему и другим. И сегодня с вами по дороге к Мельничьему мосту были вооруженные тени.
— Ростовщику они не помогли.
— Для этого они, к сожалению, подоспели слишком поздно.
— И кто же, — спросил я медленно, делая ударение на каждый слог, — жнец Нотр-Дама?
— Это я надеялся узнать от вас, Арман.
— У меня нет и малейшего представления. Впрочем, я подозревал вашего мэтра Леонардо.
— Тут вы сделали ложное заключение. Жнеца явно нужно искать не в наших рядах. Скорее, его послал дьявол Нотр-Дама.
— Вы говорите об отце Фролло?
— А о ком же еще?
— А почему вы называете его дьяволом?
— Как вы назовете человека, который молится Сатане и служит злу?
— Чтобы быть искренним, месса, на которой я только что присутствовал, на меня произвела тоже не совсем христианское впечатление.
Я услышал тяжелое дыхание, почти сопение, словно мой собеседник был задет, даже оскорблен. Наконец, он с болью ответил:
— Вам нельзя совершать ошибку, путать власть, которая называется Церковью, с Христианством. Истинные христиане — это мы, мои братья и сестры.
— Это уже многие говорили — те, кто всходили на костер.
— Кто истинно верит, лучше сожжет свои греховные тела, чем обманет свою добрую душу!
— А как вы называете себя, истинно верующие?
— Нам дали разные имена: и альбигойцы, и альбанензы, чаще нас называют катарами, и это стало синонимом для еретиков. Но мы не нуждаемся в особенном имени, мы просто называем себя добрыми людьми.
— Возможно, вас и вам подобных следует лучше называть сумасшедшими, — вырвалось у меня.
— Почему? — спокойно спросил монах-призрак.
— Потому что катары изгнаны, уничтожены кровавым Крестовым походом — двести пятьдесят лет назад.
— Вы говорите правду, Арман, но не совсем. Что вам известно о нашей вере, о нашем движении?
В scriptoriume [43] Сабле я переписывал «Liber Supra Stella», который Сальво Бурсе издал в 1235 году в Пьясенце против всех еретиков. Взволнованный им, я беседовал с монахами о катаризме и узнал немного о сатанинской секте. Они имели свое начало на Балканах, в группе, которую называли богомилами. Лжеучение появилось в южной Франции, возле города Альби, откуда пошло название альбигойцы. Их приверженцы сами обозначали себя как «чистые», «katharoi» по-гречески, отсюда имя катары.
Их вера мне показалась такой сбивчивой, что я не совсем ее понял. Это значит, они не признавали в Боге Создателя этого мира, или они возвеличивали Сатану до существа, равного по могуществу наряду с Богом. Но они были достаточно храбрыми, чтобы назвать себя истинными христианами, и не боялись даже публичных диспутов с людьми Церкви. С помощью своей дьявольской практики катары завоевывали заблудшие души одну за другой.
Чем сильнее становилась их власть, тем решительнее ополчались против них Церковь и король. Папа Иннокентий III с 1231 года с помощью доминиканцев и францисканцев начал подвергать всем испытаниям инквизиции со всей ее жесткостью безрассудных еретиков. Был начат Крестовый поход, кровавый и несправедливый, как любая война, пока цитадель богоотступников Монсегюр в Аквитании [44] не пала после продолжительной осады в 1244 году. Все это я сообщил человеку, закутанному в плащ — не без гордости за свои обширные знания.
Не обращая внимания, он продолжил:
— Верно, большинство из нас покорились преследователям, пожертвовали либо своей верой, либо своим телом. Но некоторые избежали этой участи, собрались вместе в укромных уголках, образовали новые общины, выбрали новых епископов, чтобы не дать умереть истинной вере. Во многих хрониках Монсегюр введен как конец нашей веры. Но четверым совершенным удалось выбраться из осады, и они взяли с собой самую большую тайну, которую когда-либо видел этот свет — солнечный камень.
— Об этом я никогда не слышал, — признался я.
— Иначе это не было бы тайной, по крайней мере, не такой большой. Чтобы было понятно, вы должны обстоятельно заняться верой добрых людей, Арман. Вы готовы к этому?
— Да, вполне, — ответил я, немного колеблясь и чувствуя себя как слепой, который идет по незнакомой тропе, опасливо думая о том, чтобы по возможности избежать неправильного судьбоносного шага. — Но почему вы хотите, чтобы именно я был вовлечен в эту тайну?
— Потому что, возможно, вы, Арман Сове — ключ к разгадке, — многозначно ответил монах-призрак. — К тому же, вы должны понимать, что не все добрые люди являются добрыми людьми.
— Вы хотите загадать мне загадку?
— Я хочу разгадать загадку — с вашей помощью. Но вы должны понимать, о чем идет речь!
Я приготовился к долгому рассказу, поэтому взял еще сыра, хлеба, вина и сказал:
— Расскажите мне вашу тайну. Вы правы, я же должен знать, почему вокруг меня умирают люди, словно мимо идет черная смерть.
— Вы говорите, наша вера отрицает, что Бог сотворил мир. Это верно только частично. Все зависит от того, какого Бога вы имеете в виду.
— А существуют еще какие-то? — спросил я, не зная, как реагировать при такой очевидной наглости: позабавиться или ужаснуться.
— Доброго или злого, чего достаточно, чтобы обрушить мир в хаос. Добрый Бог, любимый Бог, которому молятся все христиане — в действительности, злой. Это Люцифер, Сатана, создатель мира. Он создал землю, на которой мы стоим, плоть, в которую заключены наши души.
— Достойная внимания мысль, — заметил я. — Но почему он это сделал?
Хотя я не мог видеть его глаза, я почувствовал, что монах-призрак смотрит на меня испытывающим взглядом.
— Разве злу требуется причина? Разве оно не находит в себе самом выполнение, так же как и добро?