— Все другие получили долю в «Баррин индастриз». Твои двоюродные братья Альфред и Деннисон — президент и председатель правления. Веда, Пэм и Люселла владеют большей частью акций, дядюшки и тетушки заправляют делами из своих особняков в Мондо-Бич и Гранд-Сита, устраивают балы для новичков и свадьбы, которые потрясают воображение.
— Что-то не особо весело звучит.
— И вот теперь ты вернулся.
— Обещаю не портить им вечеринку. Все, что мне надо, — это мои десять кусков.
— В завещании указаны не совсем обычные условия. Если ты хоть раз за всю свою жизнь оступился...
— Мне приходилось убивать, или забыл?
— Это не в счет, тогда шла война. И ты был обязан делать это.
— Ну, завалил несколько дамочек на сеновале.
— Даже это приемлемо. Мальчишки — прирожденные авантюристы.
— Я не мальчик.
— Это точно.
— Тогда ближе к делу.
— Какова вероятность того, что какая-нибудь женщина может заявить, будто вы с ней... э-э-э... имели... скажем так, незаконные связи?
— Теперь я вижу, что ты и в самом деле адвокат.
— Ты не ответил на вопрос.
Я пожевал бычок и, ухмыляясь, откинулся назад.
— Я же не совсем ненормальный, старина. Я не раз и не два снимал шлюх и рад признаться в этом. Скажу больше, счастлив, что они тоже признают это. У меня отличные рекомендации.
Старик захохотал и снова откинулся в кресле. Лицо испещрили морщинки.
— Дог, да ты совсем еще щенок! Если будешь нести подобную чушь, то можешь распрощаться с наследством. Помаши своим десяти тысячам. Почему бы тебе не приврать немного?
— Я не такой спец во вранье как мои родственнички. Черт подери, даже когда я говорил правду, меня, бывало, распинали как последнего лгуна, так где же та грань между истиной и ложью? Все, чего я хочу, — это мои десять кусков.
Бой старомодных настенных часов прозвучал как знамение. Я смотрел на семейного адвоката и знал, что он вынужден озвучить приговор, который ему ужасно не хочется произносить. Я сидел и ждал. История эта стара как мир, но мне просто хотелось еще раз выслушать ее и убедиться в том, что ничего не изменилось.
— Никто не хочет, чтобы ты получил эти деньги, — выдал он наконец.
— Это же мизерная часть от их миллионов. Так зачем же тревожить скелет в шкафу? Не лучше ли смириться?
— Ты когда-нибудь читал отчеты о котировках акций, Дог?
— Ну, почитываю иногда, — пожал я плечами. — Они часто меняются, а я ненавижу играть.
— "Баррин индастриз" дышит на ладан.
— И десять тысяч окончательно доконают ее?
— Не совсем так. Завещание старика должно быть согласовано с завещанием его отца, и если у тебя на руках имеется копия брачного свидетельства твоей матери, то ты вполне можешь претендовать на право называться первым наследником.
— Да это просто фотокопия, сделанная лет сто тому назад. Филькина грамота. Насколько я понимаю, ты в курсе, что контора, в которой была сделана эта запись, сгорела, а священник и все свидетели давным-давно отправились на тот свет.
— Да, мне это известно. А ты-то как об этом узнал?
— Хотел убедиться, вот и все. — Я вынул изо рта окурок и бросил его в пепельницу, стоявшую на столе. — Значит, десять кусков мне не светят?
— Ничего не светит, Дог. Извини.
Я встал и лениво потянулся. На улице стоял прекрасный денек, и я собирался неплохо провести время.
— Поспорим? — спросил я.
— Только не с тобой, — ответил он. — Из всех родственничков именно ты унаследовал твердую линию рта своего деда, его волосы и даже манеру держаться.
— Погляди мне в глаза, — сказал я. — Чьи они?
— Не знаю, Дог. Не матери, это точно.
— Такие глаза были у моего отца. Этот малый, видать, наводил ужас на всю округу. Пошли выпьем по пиву. Похоже, ты лет десять в баре не бывал, никак не меньше.
— Накинь еще пять, и я отправлюсь за тобой хоть на край света. — Хантер поднялся из-за стола.
* * *
Она сказала, что ее зовут Шарман, но, несмотря на это французское имя, она с таким смаком, как может только полячка, отрезала ломоть настоящей, ароматной колбасы и засунула его между двумя кусками дрожжевого хлеба, который сама замесила незадолго перед тем. Когда она вышла из спальни, завернутая в банное полотенце (чудесные ножки и шикарная грудь) и с улыбкой впилась белыми зубками в сандвич, я не удержался, расхохотался, вылил остатки пива себе в стакан и поставил на проигрыватель пластинку Бетховена.
— Этот старик — просто класс! — поведала мне Шарман.
— Большой?
— Не-а, талантливый. Из тех, что всегда меня удивляли. — Она порвала сандвич на две части и прожевала. — Эй, Дог, он ведь не...
— Не родственник, — успокоил я ее. — Если сын станет покупать своему старику девчонку, полный беспредел настанет, правда ведь?
— Да уж. Но разве раньше не делали наоборот?
— Приходилось слышать об этом. Как-то дали одному мальчишке год, чтобы у того выросли волосы на лобке, и на очередной день рождения потащили в публичный дом. С бедняги сто потов сошло, но у него даже не встал, однако он уговорил дамочку соврать его папаше и отправился домой, хвастаясь направо и налево.
— Ты тоже прошел через это? — спросила она меня.
— Сладкая моя, к двадцати я был уже прожженным профи.
— А в двенадцать?
— Тогда — просто любителем с большим стажем, — сказал я. — Хантер хорошо с тобой обращался?
— Просто сказка. Наверное, стоит переквалифицироваться на старичков. — Она снова откусила от бутерброда и села напротив меня. Полотенце соскочило, но Шарман не успела вовремя подхватить его. Обмотавшись заново, она развалилась в кресле и вытянула свои стройные ножки на стеклянной крышке сервировочного столика.
— Может, скрестишь ноги? — сказал я.
— Угу... — Она прикончила бутерброд и облизала пальчики. — Я тебя смущаю?
— Нет, но ты меня заводишь, а я и так устал.
— Марсия до сих пор в себя прийти не может. Тебе понравилась моя подружка?
— Хорошая малышка.
— Она сдвинутая. Сидела на ЛСД, пока я не стащила ее. До сих пор сказывается. Но теперь она встречается только с нужными людьми. Ей кажется, что ты из ряда вон. Что ты с ней сделал?
— Ей нужна любовь. Кстати, собираюсь отправить ее завтра к одному моему старинному приятелю. Получит работу.
— Она мне сказала. Сто пятьдесят в неделю за письмо под диктовку. Губишь карьеру хорошей профессионалке.
— Весьма сожалею.