— Какова во всем этом роль Мертена ван дер Мейлена? Как нам с вами известно, он занимается изготовлением картин, изображающих обнаженные натуры, разжигающих аппетиты гостей заведения. Но наверняка он ведь не только этим занимается.
— Насколько мне известно, он тоже имеет кое-что от заведения. Однако я не знаю, принадлежит ли оно ему целиком, или же он участвует на долевой основе.
— И еще одно. Вам что-нибудь говорит такое имя — Антон ван Зельден?
— Разумеется. Это известный в городе врач, он пользует самых богатых наших горожан. Однажды Константин говорил мне, что ван Зельден — их семейный доктор. Он специалист в области консервации человеческих органов и имеет богатую коллекцию препаратов — заспиртованных органов человека и животных. А почему вы о нем спросили?
— Потому что вчера вечером видел его в заведении вместе с ван дер Мейленом.
— Мне об этом ничего не известно. Вероятно, и ван Зельден захаживает туда.
Колокол церкви Ноордекерк пробил пять часов. Луиза вздрогнула.
— Уже пять часов? Я должна идти. Как бы дома меня не хватились. Надеюсь, что и дальше смогу помогать вам. Хотя толком и не понимаю, для чего вам все это понадобилось.
— Мне и самому пока не все ясно. Но со временем обещаю вам во всем разобраться.
— Смотрите, не впадайте в гордыню, господин Зюйтхоф.
— То есть?
— Вы задеваете интересы весьма влиятельных особ. Это небезопасно.
— Весьма благодарен за предупреждение, Луиза. Думаю, вы абсолютно правы. Готов биться об заклад, что эти люди не остановятся ни перед чем. В том числе и перед убийством.
— Жаль, мы с вами раньше не познакомились, Корнелис Зюйтхоф. И при других обстоятельствах.
Слабо улыбнувшись, женщина повернулась и заковыляла в направлении своего дома, согбенная служанка с тяжеленной корзиной в руке. Я невольно спросил себя, неужели и эта согбенность — часть актерской игры. Во всяком случае, талант актрисы, заложенный в этой женщине, сомнений не внушал. Да, нелегко, наверное, приходится, когда папенька самолично толкает тебя на панель. И то, как стоически Луиза восприняла это, внушало мне искреннее уважение. Должен признаться, к этой женщине я испытывал не только уважение, но и более глубокое, сильное чувство. Но… Разве имел я право на подобные мысли? При живой-то Корнелии!
Пропустив Луизу на порядочное расстояние, я направился к харчевне, где меня дожидался Хенк Роверс. Старик восседал за столом, попыхивая неизменной коротенькой трубкой.
— Ну, как дела, Зюйтхоф? Давайте-ка, вытрясайте карманы. Время распить первый кувшинчик!
— С какой это стати?
— Так я же выполнил ваше поручение и передал послание лично в руки дочке купца. И клянусь морской пучиной, поглотившей моего братца Флориса неподалеку от Нового Амстердама [3] , что малышка из дома ни ногой. Так что, Зюйтхоф, проиграли вы. Продули наш спор, и нет вам оправданий!
— Ваш брат наверняка перевернется в своей океанской могиле из-за того, что вы столь легкомысленно поклялись его именем, — с торжествующей улыбкой ответствовал я. — Так вы говорите, ни на минуту не спускали глаз с дома ван Рибека?
Хенк Роверс с готовностью закивал:
— Провалиться мне на месте, если не так!
— И ни одна живая душа из дома не выходила?
— Что значит — ни одна живая душа? Ведь речь идет не о ком-то там, а о самой дочке ван Рибека!
— Вы лучше ответьте на мой вопрос.
— Служанка выходила с корзиной в руке. Тяжелая, видать, корзина, потому что она еле тащила ее.
— И возвратилась эта служанка тоже с корзиной в руке?
— Верно. Но откуда вам…
— А вас не удивило, что она вышла из дома с тяжелой корзиной и с ней же возвратилась? По идее, корзина на обратном пути должна была быть пустой? Так ведь?
Роверс озадаченно почесал затылок.
— Ну, корзина и корзина. Чему тут удивляться? Может, вы хотите увильнуть, Зюйтхоф. Не выйдет! Старика Хенка Роверса вам не надуть!
— Я не об этом! Подумайте — если с корзинкой что-то не так, может, и сама служанка не служанка вовсе?
— Как хотите, — вяло согласился Хенк Роверс. Старик явно не усматривал в моих словах логики.
Я помолчал, дав ему время обдумать. И был прав.
— Ба! — хлопнул он себя по подбородку. — Теперь я понимаю, к чему вы клоните! Но тогда ведь… значит, вы с ней… И выходит, что я… Ах ты, Господи!
— Выходит, вы проспорили пиво. Если бы присмотрелись как следует к этой служанке, разглядели бы рыжие кудри.
Недоверчиво взглянув на меня, Хенк хлопнул ладонью по столешнице.
— Разрази меня гром! Вот бы уж никогда не подумал, что она, да еще накануне помолвки, побежит с каким-то там… Ай да Зюйтхоф!
— С каким-то там приблудой без роду без племени, это вы хотите сказать, Ровере?
— Ничего такого я не думал говорить, — буркнул явно смущенный старик. И тут же с хитроватой улыбкой наклонился ко мне. — Ну, выкладывайте, как там у вас все было? Давайте, рассказывайте!
— Плутарх когда-то сказал: иногда помолчать куда мудрее, чем говорить без умолку.
— Не знаю, я с ним не знаком. Но, как я понимаю, вам не хочется об этом рассказывать.
— Да бросьте вы кипятиться, Хенк! Ничего вы мне не должны! Более того, я сейчас закажу для нас еще пива. За мой счет, разумеется. Что скажете?
— Скажу, что в глотке пересохло, вот что скажу, — ответил довольный Роверс.
Пока мы воздавали должное пиву, я стал выпытывать у Хенка, не было ли переполоха в доме после возвращения Луизы.
— Нет-нет, ничего такого не было. И отец ее не дожидался у входа, нет. Не верите, так спросите его самого — вон он как раз выходит.
Впервые моим глазам предстал собственной персоной Мельхиор ван Рибек. Седая остренькая бородка, седые, почти белые волосы, выбивающиеся из-под широкополой шляпы. Мне этот человек показался постаревшим раньше времени. Может, оттого, что шел ссутулившись, как старик. Словно его пригнетало к земле неведомое горе. И тут мне невольно вспомнился доктор ван Зельден.
Когда я слушал рассказ его дочери, Мельхиор ван Рибек казался мне отпетым негодяем, чудищем в людском обличье, которого я, будь на то моя воля, взял бы за шиворот и, хорошенько встряхнув, бросил в ближайший канал. Но сейчас, видя ван Рибека воочию, я не испытывал к нему ничего, кроме сострадания и жалости. Я чувствовал, что он ненавидит себя за содеянное в отношении собственной дочери. Может, у него и впрямь не оставалось иного выбора? Впрочем, Бог ему судья.
Истинными виновниками были другие: люди, подобные ван дер Мейлену, готовые извлечь выгоду из людского горя. Вот их следовало судить и наказать. Но как?