— Это здесь, — проговорил я, указав на пол. — Давайте, начинайте, но старайтесь не шуметь!
Поол развязал принесенный с собой мешок, мы разобрали увесистые кирки и молча стали долбить сплошной пол. Каждый удар гулким эхом отдавался под темными сводами церкви, я от души надеялся, что лишь мое разгоряченное воображение заставляло меня воспринимать его как гром.
Сначала казалось, что монолитный пол не желает поддаваться, затем он кусок за куском стал проваливаться, и перед нами разверзлось внушительное отверстие.
Внезапно Роверс замер.
— Здесь что-то деревянное. Разве вы не видите?
Еще раз подивившись зоркости старика Хенка, я, склонившись над дырой, увидел доски — это мог быть только гроб.
Расширив отверстие, мы продели под гробом принесенные с собой толстые веревки и медленно дюйм за дюймом стали поднимать его. Наконец гроб стоял перед нами.
Расширив от ужаса глаза, Роверс сначала уставился на гроб, потом перевел взгляд на меня.
— Вы правда собрались открыть его, Зюйтхоф?
— А для чего мы здесь, как вы думаете? Просто так, по-развлекаться? Ну-ка давайте ломик!
Поол извлек из мешка небольшой лом, при помощи которого я после нескольких попыток сумел приоткрыть крышку. Совсем снять ее я не решался — Титус умер всего год назад. Интересно, успело ли тело полностью разложиться?
В конце концов я решительным движением приподнял крышку. Моему взору открылись останки, но… это не были человеческие останки. Тем более взрослого человека. Мелковаты косточки для мужчины, каким был Титус. Да и формой тоже не походили не человеческие. Удлиненный череп мог принадлежать только животному.
— Что это? — прошептал объятый страхом Ровере. Старик еле шевелил губами, я едва расслышал его.
— Когда-то была собака, — невозмутимо пояснил Поол. — Или, может, волк. Или кто-нибудь сродни им.
— Но, клянусь всеми морскими божествами, кто же станет хоронить зверя в церкви — храме Божьем?
— Вот и я многое отдал бы, чтобы знать, — задумчиво ответил я.
Не могу сказать, испугала ли меня странная находка, или же, напротив, я почувствовал облегчение. Я понятия не имел, что она должна означать. Жив ли Титус? Если да, то Рембрандт вполне мог видеть его на улице. Но ведь Титус, если верить им, умер от чумы на глазах у всех домочадцев! Как можно было вернуть с того света умершего? И как заменить в гробу тело покойника на издохшего пса?
Наша ночная находка вызывала куда больше новых загадок, чем разгадок старых. Одно не внушало сомнений: Рембрандт и его умерший — или живой — сын втянуты в нечто такое, о чем порядочному гражданину вообще лучше не знать, коль он желал спокойно спать по ночам.
Чем дольше я вглядывался в собачьи косточки, тем сильнее охватывало меня беспокойство. Даже мурашки по спине побежали. Как рассказать обо всем Корнелии? И стоит ли вообще рассказывать? Мне хотелось хоть как-то успокоить ее, утешить, но как она поведет себя, узнав, что в могиле ее любимого брата в церкви Вестеркерк захоронены собачьи кости?
— Ставьте гроб на прежнее место, — распорядился я, прикрывая гроб крышкой. — Нам больше здесь делать нечего.
— Днем они все равно заметят, что здесь кто-то похозяйничал, — заметил Поол.
— Значит, надо постараться замести следы, — ответил я, помогая им установить гроб в могилу.
Покончив с этим, мы постарались уничтожить следы нашего визита. Ян Поол убрал инструмент в мешок, но тут случайно выронил кирку, которая со звоном упала на каменный пол.
— Тише ты, Ян! — прошипел Хенк Роверс.
— Ладно, ладно, — пробурчал Ян, запихивая кирку в мешок.
Завязав мешок, он перебросил его через плечо, и мы стали пробираться к боковому входу, через который вошли в церковь. В этот миг свет фонаря выхватил из темноты чей-то силуэт. Приглядевшись, мы увидели низенького, толстенького человечка с выпученными от страха глазами. Точь-в-точь как Хенк Роверс полчаса назад.
— В-вы кто? — запинаясь, пролепетал он.
— Рабочие, — поспешил успокоить его я. — Вот, пообещали, что к завтрашнему дню закончим, но… Пришлось ночью доделывать. А вы кто будете?
— Я? Я смотритель этой церкви Адриан Веерт. Моя очередь сегодня звонить к заутрене, потому что…
Смотритель внезапно умолк, потом отпрянул и присмотрелся к нам.
— Я вас не знаю. И ни о каких работах мне тоже неизвестно. А мне непременно сказали бы, если… Ведь именно я…
И снова онемел. Пару мгновений спустя он бросился к выходу и завопил во все горло:
— Помогите! На помощь! Воры! Грабители! Они осквернили церковь!
— Мешки бросьте здесь, и ходу! — крикнул я, и мы побежали к боковому выходу.
На улице дождь лил как из ведра, однако это нас ничуть несмущало. Мы были уже довольно далеко, но крики смотрителя доносились и сюда. Он звал на подмогу ночных стражей порядка. И вот перед нами из темноты возникло несколько постовых.
— Вот они! Вот они! Хватайте их! Держите! Это они! — не унимался Адриан Веерт.
Резко повернув, мы помчались по направлению к Принсенграхт и вскоре, будучи зажаты между этим каналом и Кейзерграхт, поняли, что нам далеко не уйти. Свернув налево, мы оказались в кустах, рассчитывая, что наши преследователи все же отстанут.
Но те, судя по всему, отставать не собирались. Едва мы покинули улицу, как позади застучали колотушки — стражники оповещали своих коллег на соседних участках. Прямо перед собой мы увидели еще одну группу постовых, к ним тут же подоспели другие. В конце концов мы оказались в кольце полутора десятков стражников. Обнажив шпаги, они надвигались на нас. Нам ничего не оставалось, как сдаться на их милость.
Вскоре нас доставили в ратушу, где всех троих сунули в крохотную камеру.
Едва за нами захлопнулась дверь, как Хенк Роверс произнес:
— Нет уж, лучше бы мне получить десяток ударов в нос!
27 сентября 1669 года
— Я погляжу, вам сильно полюбились тюремные камеры: едва выйдете на волю, как вас опять тянет туда, господин Зюйтхоф! Мне казалось, что дни в Распхёйсе, включая водокачку, навек отобьют у вас охоту попадать за решетку.
Иронично-наставительный тон принадлежал инспектору Катону, с которым мы увиделись много часов спустя после нашего ночного ареста у церкви Вестеркерк. Роверс, Поол и я пережили жуткую ночь, нам до сих пор даже не соизволили дать воды, и мы спорили до хрипоты в тесной камере городской ратуши. Когда заскрипела, открываясь, дверь камеры, мы подумали, что нам принесли поесть. Но вместо надзирателя пришлось лицезреть инспектора участкового суда Катона.
— Когда Деккерт сегодня утром сообщил мне о происшествии у церкви Вестеркерк, я сначала отказывался верить ему, — сокрушенно качая головой, продолжал Катон. — Нет, я подумал, что он решил подшутить надо мной. Оказывается, все так и есть — в ратуше сидит неисправимый горемыка Корнелис Зюйтхоф собственной персоной! Мало-помалу я начинаю сомневаться в ясности вашего рассудка.