– Ты так странно смотришь на меня, – заметила Татьяна, как только моя пауза слишком затянулась. – Как будто на что-то намекаешь.
– Не намекаю, а говорю открыто: ты играешь с огнем. Тебе опасно здесь оставаться.
Несколько мгновений Татьяна раздумывала над моими словами, машинально копируя мои движения и вдыхая запах растертой в ладонях веточки хвои.
– Неужели ты искренне беспокоишься о моем благополучии? – с сомнением произнесла она. – Или есть другая причина, чтобы выставить меня из усадьбы?
– Другой причины нет, – ответил я.
– В таком случае благодарю за предупреждение. Я буду осторожна.
Она шла за мной. Я, сам того не желая, припугнул девчонку, и теперь она чувствовала себя в сыром и затуманенном парке неуютно.
– Намерена поселиться здесь? – не оборачиваясь, спросил я.
– Да, – твердо ответила она. – Я остаюсь. Я нужна князю. Может быть, он уже сам… Ах, ладно! Это уже не для тебя.
Я смотрел на девушку с интересом.
– Что ты хотела сказать? Что «он уже сам»?
– Что хотела сказать, то хотела! – отрезала Татьяна. – Много будешь знать, скоро умрешь.
– Уноси отсюда ноги, вот что я тебе скажу! – повторил я. – Птица ты перелетная! Не вздумай к старику клеиться – подстрелят тебя, как куропатку!
– Очень страшно! Но чем сильнее ты убеждаешь меня, чтобы я уехала, – заметила девушка, – тем сильнее мне хочется остаться.
Я резко остановился и обернулся. Татьяна едва не налетела на меня. Мы стояли друг против друга. Оглушительно каркая, с ветки вяза взмыл ворон. Раскинув широкие крылья, он черным крестом пропорол серое небо. По верхушкам прошелся ветер, и тяжелые капли шлепнулись на пропитанную влагой землю. Я натянул на озябшие руки лайковые перчатки.
– Даже если предположить… всего лишь предположить, что старик прав и Родион вернется, – рискованно прошелся я по самому краю тайны, – то твое пребывание здесь может быть омрачено, понимаешь? Преступник в первый раз промахнулся. Но второй выстрел наверняка будет точным. Сначала он уберет тебя, маленькую безгрешную прилипалу, а уже потом расправится с Родионом.
– Неужели все так мрачно? – попыталась ответить шуткой Татьяна, с малозаметной тревогой всматриваясь в темный частокол деревьев.
Я вздохнул. Убедительные аргументы закончились. А пугать ее интонацией, как ребенка, не хотелось. И я ответил непринужденно и доброжелательно:
– Посиди немножко в своей нотариальной конторе. А еще лучше – на больничном, дома. Я тебе чемодан видеокассет принесу. А сюда приходи после праздника. К тому времени здесь уже не будет таких темных и промозглых вечеров, как сегодня.
– После какого праздника? – тихо спросила Татьяна, пристально глядя мне в глаза, и я увидел, как ее лицо накрывает тень брезгливого ужаса, словно она разговаривала с сумасшедшим.
– После первого апреля.
Я оставил ее одну на темной аллее и, не оборачиваясь, быстро пошел к дому, белые колонны которого светились между мокрых стволов деревьев. Поднявшись по потемневшим замшелым ступеням крыльца, я открыл ключом тяжелую, обитую медным ободком дверь и вошел в темную прихожую. С обеих сторон от лестницы, ведущей на мансарду, находилось две двери. Одна из них вела в каморку для прислуги, где сейчас находился склад стройматериалов, а вторая открывала апартаменты Родиона. Я не стал включать в прихожей свет и, чтобы Татьяна не ошиблась в потемках, чуть приоткрыл дверь Родиона – массивную, из красного дерева.
Перешагивая через ступени, я поднялся в мансардную комнату со скошенным потолком, зажег свет, включил телевизор, подошел к окну и, расстегивая «молнию» куртки, задвинул шторы. После этого я снова спустился вниз, бесшумно вошел в комнату Родиона и присел за камином рядом с большой напольной вазой.
Некоторое время я слышал только глухой стук дождя по подоконникам. Глаза привыкли к темноте, и я отчетливо различал круглый стол на коротких гнутых ножках из реликтового можжевельника, окруженный жесткими креслами с высокими спинками, пианино, уставленное канделябрами всевозможных форм и размеров, торшер с кокетливо сдвинутым набок абажуром, похожим на шляпку парижанки, и картины в тяжелых рамах, отражающие лаковым глянцем тусклый оконный свет. Это была гостиная, которую, насколько мне было известно, Родион не переносил и не мог в ней долго находиться, несмотря на то что выполнена она была по эскизам отца.
Прошло минут пять, но я еще не утратил надежды на то, что мышка юркнет в мышеловку. Сверху доносились приглушенные звуки мелодрамы – охи, вздохи и причмокивания. Они мне не мешали – даже если бы я не услышал скрип двери, то обязательно увидел бы, как она открывается.
Телевизионные события на втором этаже вдруг приняли характер безмолвный и тихий, что позволило мне услышать осторожный щелчок замка на внешней двери. Я перестал дышать и от напряжения даже приоткрыл рот, словно в нем находился третий глаз инфракрасного восприятия. Впрочем, никакого движения в гостиной не началось. Еще не менее четверти часа я уподоблялся напольной вазе, постепенно признавая, что ничего интересного больше не произойдет.
Чувствуя себя обманутым, я покинул засаду и вышел в прихожую. Внешняя дверь была закрыта, сверху доносился звук телевизора. Можно было бы поставить под сомнение сам факт пребывания здесь Татьяны, если бы не слабый горьковатый запах ее духов, витающий в воздухе. «Что-то ее спугнуло», – подумал я, поднимаясь по лестнице наверх, и тотчас обратил внимание на свои туфли. Пористая подошва, как губка, впитала в себя уличную влагу и штамповала следы всюду, куда ступала моя нога. Выходит, Татьяна попросту увидела свежие следы обуви, ведущие в комнату Родиона, и мгновенно ретировалась… «Эх, шляпа!» – укорил я сам себя и стукнул кулаком по полированным перилам.
Когда я открыл дверь мансардной комнаты, хлынувший на меня свет показался ослепительным, и не потому, что офисная настольная лампа, словно при классическом киношном допросе, светила мне прямо в глаза. Рядом с телевизором, верхом на табуретке, сидела Татьяна и старательно расчесывала волосы деревянным гребешком. «Я люблю тебя, Игнасио, – трепетно восклицала с экрана героиня сериала, – но никогда не смогу стать твоей!»
– Привет, Игнасио! – отреагировала на мой шок Татьяна, качнула головой вперед, затем назад, придавая волосам пышность.
– Ну да, – пробормотал я, убавляя громкость телевизора. – Давно не виделись… Вообще-то я в гости тебя не ждал.
– Да ладно тебе! – махнула рукой Татьяна. – А что же ты пятнадцать минут в нижней комнате делал?
– Тараканов туфлей гонял.
– Я так и поняла, – приятно улыбнулась она. – И потому не стала тебе мешать.
Она вела себя более раскованно, чем я, и эта демонстрация безусловной победы надо мной задела меня больше, нежели ее бесцеремонное появление в моей комнате.