– Я сам не знаю, чего хочу, – вымученно ответил я. – Только… Только очень жаль старика. Он там совсем один, окруженный людьми, которые его ненавидят…
– Знаешь что, – вдруг необычно жестко ответила Татьяна и посмотрела на меня беснующимися глазами, – я тоже поеду на электричке. У тебя же семь пятниц на неделе! Появился шанс выйти из Игры живым, так воспользуйся им! А ты озабочен тем, как сунуть свою голову в петлю. Нам не по пути! Прощай!
С этими словами она взяла под мышку коробку, вышла из машины и захлопнула дверь ногой.
Самое тяжелое – это разочароваться в человеке, которого любишь.
«Скатертью дорога!» – подумал я с каким-то вялым безразличием, не испытывая ни злости, ни желания совершать необдуманные и резкие поступки. Плавно тронулся с места, уступил дорогу встречному транспорту, свернул направо и уже через минуту подъехал к отделению милиции.
Припарковавшись рядом с милицейскими «УАЗами», я посмотрел на вход, у которого дежурил хмурый тип с «калашниковым» наперевес, на зарешеченные окна, и внутри меня, под желудком, что-то сжалось. «Обыскивать станут, – подумал я. – Все вещи из карманов придется выложить на стол».
Предчувствие этой процедуры почему-то более всего угнетало меня. Я оставил ключ зажигания в замке, сунул в «бардачок» права, портмоне с деньгами, паспорт, взял с собой только повестку и вышел из машины.
В кабинет следователя меня провожал дежурный. Мы поднялись на второй этаж. Сержант попросил меня подождать у окна, сам подошел к пухлой, обитой ледерином двери, пошлепал по ней ладонью и, приоткрыв, робко сказал:
– Валентин Сергеевич! Ворохтин пришел…
Из кабинета повалил оживленный разноголосый гомон, звон посуды, запах сигаретного дыма и консервов. Сержант посторонился, и в коридор, жуя и вытирая губы салфеткой, вышел коренастый молодой человек в темном двубортном пиджаке, аккуратно причесанный, широкоскулый, с приятным, но малозапоминающимся протокольным лицом. Если бы меня попросили подробно описать его фейс, я бы сделал это приблизительно так: у него был обыкновенный нос, обыкновенные уши, нормальные глаза и ровно поставленный рот.
– Извините, – покашливая, сказал он мне и добавил, словно оправдываясь: – У меня день рождения, как с утра повалил народ – нормально работать совершенно невозможно… Так, где бы нам с вами уединиться?
«Нормальный парень, – подумал я. – День рождения справляет, водку пьет, значит, такой же живой человек, как и я. Может быть, он все мои проблемы решит, как орех расколет».
Следователь толкнул дверь с табличкой «Актовый зал», заглянул внутрь и сказал:
– Очень хорошо! Просторно и неформально… Заходите, а я дело принесу.
Я зашел в зал. Панин закрыл за мной дверь, и я услышал его голос:
– Володя! Мы здесь!
– Понял, Валентин Сергеевич.
«Сержант за дверями стоит, – понял я. – На всякий случай, чтобы я не сбежал. Смешно! Зачем бежать? Куда бежать? Проще все объяснить».
Я рассматривал портреты Дзержинского, Кони и еще каких-то великих, но неизвестных мне мужей. Несколько рядов сидений полукругом обступили трибуну, украшенную чеканным щитом с мечами. Окно было открыто настежь, на подоконнике стояла металлическая банка, полная окурков.
Я сел в первом ряду, предполагая, что следователь непременно займет место за трибуной, и, словно перед экзаменом, еще раз мысленно повторил свои показания: «В момент выстрела находился у Орлова в кабинете. По пути к особняку видел Родиона… Нет, не так, не Родиона. Как сейчас стало модно говорить? Видел человека, похожего на Родиона. Он быстро шел по дорожке в сторону отцовского дома. Был одет в длинное пальто, черную шляпу, на лице было выражение страха…» Следователь спросит: «Кто, по-вашему, мог в него выстрелить?» Своим ответом я сражу Панина наповал: «Именно этот человек, похожий на Родиона, и стрелял в настоящего Родиона из окна моей комнаты. Труп, по-видимому, сбросил в овраг. Все приняли его за Родиона, за жертву нападения, а он был убийцей».
Я поменял позу, сел удобнее, закинув ногу на ногу. Предстоящий разговор с Паниным меня уже не пугал. Напротив, я даже с нетерпением ожидал следователя как внимательного собеседника, с которым мы должны будем обсудить исключительно интересную тему.
«Так, хорошо! – думал я. – Панин вытаращит на меня глаза и спросит: «Позвольте! Родион сам в себя стрелял?» А я отвечу красиво и загадочно: «И да, и нет…» Панин станет нервничать, жадно пить воду из графина и умолять меня: «Что это значит? Конкретнее, пожалуйста: да или нет?»
Я не успел обыграть в уме ответ. В зале появился Панин и, застегивая на ходу пуговицы пиджака, быстро подошел ко мне. Он энергично жевал жвачку, чтобы забить запах водки или какого-то чесночного салата. Место за трибуной, вопреки моему предположению, он оставил вакантным и очень демократично пристроился рядом со мной.
– Я думаю, разговор у нас будет коротким, – сказал он, опуская на колени папку скоросшивателя и раскрывая ее – точь-в-точь такую же, какая была у Мухина. – Вот показания гражданина Гонзы Филиппа Борисовича. Я зачитаю: «Я стоял с гражданкой Прокиной у проходной и разговаривал. В этот момент со стороны особняка Орлова Р.С. прозвучали два выстрела. Я кинулся к особняку. Когда приблизился к нему, то увидел, как из дверей выходит гражданин Ворохтин. Оружия в его руках не было. Он не пытался скрыться с места преступления или оказать сопротивление подъехавшему наряду милиции…» – Панин поднял голову. – Возражения есть по поводу этих показаний?
Я ожидал другого развития событий и потому не вполне хорошо понимал, что происходит и что я должен говорить.
– Все, в общем-то, правильно, только при чем здесь сопротивление наряду?
– Но вы оказывали сопротивление или нет?
– Нет, – ответил я и пожал плечами. – А зачем мне надо было это делать?
– Гонза и не пишет, что вы должны были это делать, – без паузы после моих слов ответил следователь. – Он пишет, что вы этого не делали.
Он вынул из папки другой лист.
– А это показание гражданина Орлова Родиона Святославовича. Зачитываю выборочно: «Приблизительно в одиннадцать часов двадцать минут я вышел из особняка с намерением навестить отца. Стоило мне отойти от двери на несколько шагов, как за моей спиной прозвучал выстрел. Пуля просвистела где-то над моей головой, и когда я понял, что судьба дает мне шанс спастись, кинулся под прикрытие деревьев. Не успел я спрятаться за стволом дерева, как прогремел второй выстрел. И снова мимо! Я обернулся и в последнее мгновение увидел в окне второго этажа гражданина Ворохтина, стоящего с пистолетом в руке. Я обратил внимание, что его рука была в белой перчатке, по-видимому, тканевой…»
– Что? – прошептал я, не веря своим ушам. – Он пишет, что видел меня в окне?
– Аккуратнее! – крикнул Панин, когда я схватился за край листа и потянул его на себя.