— Ну, ведь вы наверняка сообщили бы нам, если бы ваш непосредственный начальник повел себя подозрительно?

— Дарчиев ведет себя абсолютно нормально и...

— Спокойнее, спокойнее, я не хотел сказать, что мы подозреваем вашего Владимира Ашотовича в чем-то нехорошем. Я просто привел вам пример необходимой ситуации.

— А-а-а...

— С Владимиром Ашотовичем все в порядке. Он благополучно прошел последнюю проверку...

— Зачем вы мне это говорите?

— Чтобы вы были уверены в своем начальнике. В свою очередь, если вы пройдете проверку, я сообщу Дарчиеву. Чтобы он доверял вам.

— А я прохожу проверку?

— Мы не говорим людям, проходят они в данный момент проверку или нет. Мы лишь сообщаем результат — положительный или отрицательный.

— Ну а просмотр? На прошлой неделе — там, в секторе "Д"? Это — не проверка? Зачем это?

— Борис Игоревич, вы помните, что вас просили отнестись к этому мероприятию с максимальной серьезностью?

— Помню...

— Вы отнеслись?

— Конечно.

— А раз вы отнеслись серьезно, то наверняка потратили некоторое время на то, чтобы понять — зачем, почему и так далее... По глазам вижу, что потратили. Теперь я хотел бы ознакомиться с выводами, к которым вы пришли.

— Письменно? — попытался острить Романов и этим удержаться от соскальзывания в темные глубины страха и неуверенности — то, что ассоциировалось у него с просмотренным фильмом. Если бы говорить начистоту, то следовало бы так и сказать: «Мне стало страшно, я почувствовал себя неуверенно... И я стал думать, способен ли я торговать важной информацией». Все это было бы правдой, однако Борис догадывался, что СБ — это не то место, где следует выворачивать душу наизнанку. Поэтому Борис приготовился ко лжи. Причем с обеих сторон.

— Устно, — сказал человек из СБ. Он не улыбнулся. Человеческого контакта не складывалось, по-прежнему перед Борисом сидел боец, держащий последнюю линию обороны от всяких подозрительных элементов. И сейчас Борису предстояло доказать, что сам он — отнюдь не подозрительный элемент. Совсем наоборот, он послушный и доверчивый работник на службе корпорации «Рослав».

— Что ж... — Борис гримасой на лице показал, что его слова и впрямь есть плод многочасовых мучительных раздумий. — Я думаю, что это было мероприятие... Оправданное. Оправданное и полезное. Вот.

— В чем же его оправданность и полезность?

— В том... В том, что нам еще раз напомнили о... О нашей ответственности. О необходимости соблюдения конфиденциальности.

— Так, — кивнул человек за столом. Слова «ответственность» и «конфиденциальность» ему определенно понравились.

— А также о том...

О том, что жизнь любого человека и жизни его родных зависят от таких вот жестоких ублюдков, которые по приказу сверху маму родную четвертуют... О том, что уверенность в завтрашнем дне — это миф. Это сон. Нет никакой уверенности. Есть только страх и непроходящая тревога. Есть только точный закон — чем больше ты прогибаешься, тем в большей ты безопасности. Главное — прогнуться достаточно, но не сломать при этом позвоночник. Немногие владеют этим искусством...

— О том, что наказание неотвратимо? — подсказал человек за столом. Ему явно доставляло удовольствие изрекать такие афоризмы.

— Да, — согласился Борис. — У меня мелькнула эта мысль.

— Надо, чтобы она не мелькала, а поселилась у вас в голове навсегда...

— Чтобы бояться наказания, нужно совершить преступление, а я еще ничего подобного не совершал. И не планирую.

— Смешная вещь — все так говорят.

— Больше всего меня в том фильме потрясло то... — медленно проговорил Борис, от волнения путая ложь с правдой. — То, как легко этот человек погубил все, что он сам строил за многие годы. Причем погубил не только свое, но и семейное...

— То есть для вас важны семейные ценности, — быстро среагировал человек за столом. — Входит ли в понятие семейных ценностей понятие верности?

— В девяносто восьмом году я, Дарчиев и Монстр были в Сочи...

— Мы в курсе, — кивнул человек за столом. — Ваш Монстр тогда подхватил какую-то неприятную болезнь...

— Он утверждал, что это модная болезнь.

— Неважно. Нас интересует верность не в аспекте половой жизни, а в качестве базового понятия. Если семейные ценности базируются на понятии «верность», то на том же самом базируется ваше отношение к компании и к ее руководству.

— Тут можете не сомневаться, — сказал Борис.

— Это наша профессия — сомневаться.

— Так это все-таки проверка...

— Не могу сказать ничего определенного.

— Я дал какой-то повод? Или это плановое мероприятие?

— Без комментариев. Одно лишь напоминание напоследок: по-прежнему относитесь ко всему очень серьезно. Это может вам помочь...

— Я постараюсь...

— И не забывайте: Служба безопасности — это место, куда можно заходить и без приглашения. Просто посидеть, поболтать... И не только о Дарчиеве.

Когда Борис Романов вышел из кабинета, человек за столом вытащил из папки лист бумаги и поставил напротив фамилии «Романов» галочку.

Вверху листа стоял длинный и сложный шифр, однако неофициально эта операция Службы безопасности корпорации «Рослав» именовалась «Охота на крыс».

Поставленная галочка означала, что в отношении господина Романова Б.И. мероприятия в рамках данной операции более осуществляться не должны.

Полгода спустя стало совершенно понятно, что такое решение было ошибкой, и эту ошибку тем более было трудно объяснить, потому что беседу с Романовым проводил лично замначальника СБ Сучугов, также известный как Челюсть. А Челюсть никогда не ошибался. Поэтому Борис Романов, сам того не ведая, нанес Челюсти страшное оскорбление.

Несмываемое ничем, кроме единственного известного в таких случаях средства.

Боярыня Морозова: отбросы общества

— Я с ним больше работать не хочу, — сказала Морозова.

— Он с тобой тоже работать не хочет, — сказал Шеф. Он сидел в ногах у Морозовой, а сама она лежала на огромной двуспальной кровати под двумя одеялами, накрывшись по самое горло. Со стороны это выглядело, как будто бы Морозова болела, а Шеф прибыл ее навестить. Только вот ни апельсинов, ни сока, ни каких-либо еще подношений у него в руках не было.

Впрочем, Морозова не считала себя больной. Просто, оказавшись в этой спецквартире и увидев здоровенную кровать, Морозова не могла думать ни о чем другом — она рухнула в нее, как в омут, не раздеваясь. Через семь часов она проснулась, медленно разделась, сходила в душ, вернулась в постель и снова уснула, теперь уже на одиннадцать часов. Это была такая редкость — чтобы ее не дергали, не тормошили, не озадачивали новыми головоломными планами. Это была такая редкость — ей просто дали выспаться вдоволь, без временного лимита. Пожалуй, Восьмое марта случалось чаще, нежели такие вот настоящие праздники.