– Es ist ein Haus. [8]
И снова завел:
– Also schnell, los, los…
Утром Татьяна была на авеню Маршала Фоша, 72. Это оказался громадный роскошный особняк, когда-то подаренный немецким графом знаменитой кокотке времен Наполеона III. В широких коридорах звучал патефон: сладкие штраусовские вальсы. То возле одной двери, то возле другой она видела знакомых женщин: русские, эмигрантские жены и дочери. На всех лицах – страх и недоумение, со всех уст срывался один и тот же вопрос: «За что?!» Ответа добиться не удалось ни в одном кабинете ни в тот день, ни в другой, ни в третий… Не помогли и связи Ле Буа: все старые французские связи в новом немецком государстве стали недействительны. Как тут было не вспомнить ухмылку фельджандарма: «Где здесь, по-вашему, Франция?»…
Наконец через неделю непрерывных хождений в особняк объявили: все задержанные русские находятся в военных казармах в Компьене, возможно, что их вывезут в Германию. Некоторые дамы снова ударились в слезы: они были замужем за евреями. Выяснилось, что всего забрали около тысячи человек: некоторых из провинции, но больше парижан.
– Мой муж наполовину француз! Он родился во Франции еще до революции, еще до войны! – надрывалась доказывать Татьяна.
– Это не играет роли, – неизменно звучал ответ. – У нас много таких, как он.
Оказывается, арестовали всех русских потому, что боялись восстания против фашистов. Русские могли его подготовить, протестуя против нападения на СССР.
«Да Боже мой, Алексу такое и в голову бы не пришло!» – думала с отчаянием Татьяна, однако червь сомнения все же подгрызал: откуда ты знаешь? Хорошо ли ты вообще знаешь своего мужа? Тебе казалось, что душа Дмитрия для тебя – раскрытая книга. А он устроил настоящее представление тогда, в тридцать седьмом, и исчез, инсценировав собственную гибель. Теперь вот погиб… на самом деле погиб, защищая переправу через реку Шэр.
Вскоре постоянные посетительницы дома 72 по авеню Фош узнали, что в Компьене начали принимать передачи. В ближайшее воскресенье туда поехали человек десять, в том числе Татьяна с Ритой и Ирина Коренева. Жара стояла невыносимая, да к тому же выяснилось, когда сошли с поезда, что до лагеря – четыре километра. Татьяна немедленно порадовалась, что свекор запретил Эвелине ехать с ними. Запрет, правда, вызвал грандиозный скандал в семье, но да Бог с ним, со скандалом: на такой жаре Эвелине немедленно бы стало плохо, с ее-то гипертонией. А вот что напрасно, так то, что Татьяна отказалась от машины Ле Буа. Но, с другой стороны, она не выдержала бы нескольких часов езды по извилистым дорогам: ее всегда страшно укачивало в автомоторе.
Татьяна сочувственно посмотрела на одну из спутниц – очень полную даму, которая изнемогала от жары. Татьяна заметила ее в первый же день, когда пришла на авеню Фош. С полуседыми, но тщательно уложенными волосами, в сером легком платье и серой шляпе, она выглядела очень элегантно. Ей было на вид около шестидесяти, но сразу становилось понятно, что она была поразительно красива в молодости. Впрочем, и теперь глаза оставались хороши, и голубиные веки, в точности как у «Дамы в черном», «Неизвестной» Крамского, и все еще яркие, хотя и чуть расплывшиеся губы…
«Пожалуй, еврейка. Иметь такую типичную внешность на территории вермахта, пожалуй, опасно!» – подумала Татьяна.
Ирина, которая, перестав плакать, вновь стала очень деловитой и сдержанной (правильно – слезами горю не поможешь!), немедленно углядела единственного извозчика, старика с полуживой клячей. Он сказал, что может довезти до лагеря только… одну даму. Мол, слишком стара его Миньон, четыре километра для нее очень много… Четыре километра и три дамы – итого семь. О, это невозможно!
– Ну что ж, ампосибль так ампосибль, – усмехнулась Татьяна. – Мы и пешком пройдем, правда, медам? А вы возьмите вон ту даму. – И она указала на женщину в сером.
Извозчик снял шляпу, слез с козел и помог даме устроиться в коляске. Она благодарила бессвязно, у нее дрожали губы, дрожал кружевной платочек в руке. Старик уложил огромный узел, который она волокла. Передача была завязана в плюшевую зеленую занавеску с помпонами.
– Н-но! – сурово сказал возчик.
Миньон принялась вяло перебирать ногами.
Татьяна, Ирина и Рита быстро пошли вперед по каменистой дороге, клонясь то вправо, то влево в зависимости от того, с какой стороны держали сумки с передачей.
– А все-таки, чего семь? – спросила Рита задумчиво.
– Ты о чем? – непонимающе свела брови Татьяна.
– Ну, старик сказал: четыре километра и три дамы – итого семь. Чего семь?
Татьяна и Ирина переглянулись и неожиданно принялись хохотать. Еще громче они захохотали, когда невзначай оглянулись и увидели, как неторопливо тащится по дороге Миньон. Пожалуй, они успеют дойти до лагеря и вернуться назад, а Миньон не одолеет и полпути!
– Ой, что ж мы, дурочки, хохочем… – вдруг сказала Ирина с тоской. – Может, их там уже всех…
– Если примут передачу, все в порядке, – рассудительно сказала Рита. – Что вы, тетя Ира, паникуете раньше времени!
Татьяна и Ирина поглядели на пятнадцатилетнюю менторшу с изумлением, но промолчали.
И вот дошли, собрались в кучку, стали ждать выхода начальства. Баулы, пакеты и чемоданчики с передачей велено было снести в сторожку против входа в громадный город-казарму, который тянулся в длину больше чем на километр. Появился вахмистр – коренастый, бравый, подтянутый. Назвал свою фамилию – Кунце. Несколько дам к нему бросились, насильно совали ему бутылки красного ординарного вина и лепетали по-немецки:
– Bitte, nehen Sie doch, bitte!
– Фу, – пробормотала Рита.
– Ничего не фу, – ответила Ирина. – Они беспокоятся за своих мужей, на все ради них готовы, даже на унижение.
– Вот именно – фу! – не сдавалась Рита. – Вон та тетка только что сказала вахмистру, что ее муж просто обожает фюрера.
– Да ты что?
– Честное слово, сама слышала! Правда, Кунце не поверил и отказался взять передачу.
Татьяна и Ирина обернулись.
Неподалеку стояла та немолодая брюнетка в сером, плакала, прижимая к себе свой огромный узел. Теперь и лицо у нее было серое от горя.