Если, конечно, милиционеры не дернут стоп-кран.
Не дернули.
Электричка с шумом промчалась и скрылась. Я с шумом поднялся и побрел, не отряхиваясь, к застывшей Дильке.
Мы остались ночью на пустой платформе посреди полей, лесов и собак, в почти что зимний холод и голод.
Не одни.
Вдвоем.
Не ночуйте в стогах.
Это в книжках и в рекламе так все красиво и эротишно: покосил или там в походе утомился, испил молока из кувшина – и брык в стог, где тепло, душисто и девицы с коленками набегают. На самом деле здесь пыльно, колко, очень холодно, в носу и горле свербит, жесткие стебли лезут в глаза и рот, девица с коленками испинывает все бока и ноги, а еще снятся дурацкие сны, из которых можно и не выскочить.
Еще нельзя отдавать телефон чужим людям, говорить с незнакомцами, ходить ночами по проселочным дорогам, менять свет на тьму – ну и, конечно, спрыгивать с электрички на пустом полустанке.
Полустанок Шагивали был пустым. Любой бы это сразу понял. Я понял сразу, но не сразу сообразил, что это значит для нас.
Сперва я долго успокаивал Дильку. Потом она немного успокаивала меня. Потом я пытался счистить грязь. Потом вспомнил про däw äti, который, наверное, уже вот сейчас дождался электричку и с ума сходит оттого, что нас там нет. Я попросил Дильку постоять минуту спокойно – она уже бродила по своей длинной черной тени, как канатоходец, отвлекаясь, чтобы дернуть закрытую дверь и осторожно ткнуть наглухо забитую раму за решеткой, – выдернул телефон и удостоверился, что на часах 21:54. Электричка в Арск действительно приходит через шесть минут. И еще удостоверился, что позвонить не могу. Сигнала нет.
Я попытался, конечно, его поймать – и сидя, и стоя, и встав на скамейку с задранной рукой, и бегая в разные углы платформы, и перебравшись на противоположную, неосвещенную, платформу, так что Дилька захихикала и отпустила несколько замечаний на тему «Мне, значит, бродить нельзя, а сам бегает, как лесной следопыт». Все без толку. Даже намека на связь не появилось.
Я набил däw äti эсэмэску про то, что мы в порядке и приедем ближе к ночи или утром. Она, конечно, не отправилась, но уйдет при первой возможности. А я пошел искать первую возможность уехать из этого стылого и неуютного Шагивали. Даже Дилька угомонилась и только время от времени играла в дракона, пуская изо рта пар и протирая рукавом очки.
Окошко кассы, конечно, было закрыто, но расписание рядом висело. «Блин», – сказал я, посмотрев на него – раз, и еще раз, недоверчиво, и в последний раз, в надежде, что строчек добавится. Не добавилось – так и состояло расписание из четырех строчек. Помимо нашей электрички, в Шагивали останавливался всего один состав из Казани – в 8:45 утра. И было еще два обратных рейса на Казань: в 6:45 и 16:55.
То есть надо было досидеть здесь почти до девяти утра.
Два рельсовых пути, две платформы, два человека. Ай какая гармония.
Блин. Мы тупо околеем.
Но так не бывает ведь. Мало ли какие электрички останавливаются в Шагивали. Ходят-то они чаще, каждый час, а то и полчаса. Ну, вечером и ночью пореже – но все равно что-нибудь пройдет еще до того, как мы с сестрой станем ледяными скульптурами.
Узнать бы поточнее. Ладно, дождемся по-любому, а пока надо подготовиться.
Я рявкнул: «Сядь на место!» – Дильке, которая, естественно, уже стояла за спиной, выслушал ответные рявканья про «холодно» и «скучно», ловко договорился о компромиссном варианте (стоим так, чтобы друг друга видеть) и спустился с платформы, чтобы осмотреться.
Мне рассказывали пару историй про дяденек, которые не смогли вовремя уйти с рельсов. Истории были выразительные, я их число увеличивать не хотел. Поэтому решил подыскать точку, на которой машинист увидит меня издалека, а я смогу далеко отпрыгнуть, если чего.
Таких мест было полно, только между платформами торчал участок, с которого быстро фиг выберешься. Но я туда и не лез. Отошел на десять метров, куда еще доставал отсвет фонаря, осмотрелся и понял, что самое то. О, еще надо что-нибудь в руки взять как флажки, чтобы размахивания были заметнее. Вдоль путей росли лысые кусты. Я отошел к одному из них и попытался выдрать пару веников. Дилька тут же завопила: «Наиль, ты куда?» С платформы кусты уже не различались. Я раздраженно поднял голову, крикнул, что здесь я, здесь, сейчас приду, – и обнаружил, что черное небо за платформами стало темно-синим. Нет, темно-серым. Нет… Электричка идет.
– Дилька, уйди к скамейке! Сядь на скамейку, говорю, быстро! – завопил я, убедился, что она послушалась, дернул пучки сырых прутьев сильнее, они опять проскочили сквозь кулак, я поправил перчатки, не успеваю, вцепился, отчаянно рванул, с хрустом и треском, и чуть не грохнулся на спину.
Что-то выдернул. Поспешно развернулся и побежал на рельсы, размахивая над головой добычей – в левой руке пучок веток, в правой – три длинных прута с комом земли на конце, мусор на голову и за шиворот сыплется, пофиг. Электричка уже слепила и трясла. Подъезжала, значит. На полном ходу.
Я поскользнулся – в животе будто штаны слетели, мелькнула холодная жуть, – устоял, уперся ногами покрепче и замахал букетами что есть сил.
Рельсы грохотали, с платформы, кажется, завизжала Дилька. Электричка тоже заревела, очень громко. Я заорал, чтобы не отставать, задохнулся и замахал ветками так, что руки выскакивали. Мир стал нестерпимо белым, гудок разрывал голову, шпалы вышибали подошвы.
Не уйду. Пусть тормозит.
Не тормозит. И не успеет уже.
Блин!
Плотная подушка толкнула меня в лоб и грудь, я понял, что валюсь, как доминошка, крикнул и прыгнул вбок, к изувеченным кустам, – и сразу заревело, затрясло и потащило по льдистой глине обратно под чугунные колеса, сильно и равнодушно, точно комара в пылесос, а я вцепился в эту глину, пытаясь подобрать ноги, а их снова разматывало и тянуло к рельсам, пальцы поехали по льду, и меня понесло к этому голубому уроду, который размажет в фарш, но все равно не остановится…
Рев стиснул мне голову последним усилием и убрался, оставив затихающий размеренный такт: тыдым-тыдым, тыдым-тыдым.
Я вроде был жив.
Электричка не остановилась.
– Гад, – сказал я, стараясь не всхлипнуть, и начал осторожно подниматься с земли. – Сволочь вообще.
Повернулся к удаляющемуся огоньку, чтобы крикнуть более точные слова, и услышал неприятные всхлипы.
Дилька рыдала на платформе, задыхаясь и изнемогая.
Она же подумала, что меня раздавило. И что она теперь точно одна.
Блин, это я сволочь.
– Дилька! – заорал я и побежал утешать и извиняться.
Ну она мне врезала.
Я молчал, потом заорал на нее, потом успокаивал, а сам кусочком мозга думал, успею ли выбежать обратно на тот участок рельсов, если покажется следующая электричка, – и если успею, решусь ли. Ничего определенного не придумал, обнял Дильку, усадил ее на скамью и скормил последний сэндвич и здоровый кусок шоколада. Она пыталась со мной поделиться, но я соврал, что не хочу.