Секретарша Лидочка, выполняя приказ, прошла между рядами президиума и вручила записку Викулову. Он развернул с непроницаемым видом, как будто записка касалась хода совещания и была поэтому чрезвычайно важна. Текст гласил: «Самолет долетел благополучно. Приземлился в Адлере в 16.45. Марина не звонила».
Не торопясь, чувствуя, как спадает тяжесть с сердца, Викулов обернулся и кивнул Лидочке. Она стояла возле дверей и ждала новых распоряжений. Викулов еще раз благодарно кивнул и дал понять, что новых распоряжений не будет. Лидочка без всякого выражения отступила назад и прикрыла за собой дверь. Викулов еще раз мысленно восхитился ее выдержкой, исполнительностью и каким-то внутренним благородством. Два года назад он взял Лидочку из сектора судебной статистики, где ее, младшего научного сотрудника, буквально загрызли улыбчивые коллеги и коллегши. Больше последние, хотя Лидочка была неплохим специалистом, вдумчивым аналитиком — Викулов читал ее отчеты по судебной статистике. Но обстановка в секторе на самом деле создалась нетерпимая. Викулов сделал несколько перестановок и взял Лидочку к себе. А она оказалась прирожденной секретаршей. Все у нее разложено по полочкам, исполнительна, преданна.
Впрочем, у него были и другие причины восхищаться Лидочкой. Она очень поддержала Викулова в тяжелейший для него период. Смерть жены ударила по нему внезапно, сокрушительно. Бывает, человек долго болеет, родственники готовятся. Но чтобы так?! Здоровые, жизнерадостные, они поехали стылым осенним днем смотреть международные гонки на крылатских горах. Оказались не одни, пришлось выпить вина. Да на беду, вино оказалось ледяное. От водки ничего бы не было. А от вина ледяного у жены взялось горло. Жутчайшая ангина, абсцесс. Приехавший врач начал оперировать на дому. Занес инфекцию, может быть. Заражение крови невозможно было остановить. В три дня жена сгорела. Даже быстрее. На третий день уже гроб стоял.
Викулов держался мужественно. Помнил, что надо оберегать дочку. А потом занедужил так, что знакомые перестали узнавать.
В один из дней было особенно тяжко. Мыслей о суициде не было, но желания жить дальше он тоже не испытывал. Марина уехала на каникулы в Питер к родственникам жены. И Викулов подолгу засиживался в кабинете, потому что сил возвращаться домой просто не было. В один из таких дней в десятом часу он с удивлением обнаружил, что Лидочка тоже не покинула свой пост.
Викулов раздраженно спросил:
— В чем дело?
Ответа не последовало.
Лидочка стояла перед ним, одетая, как всегда, скромно, но со вкусом. Не девочка уже, почти ровесница жене. Викулов рявкнул:
— Вы почему домой не идете?
Не обращая внимания на его тон, она медленно и просто сказала:
— Я думаю, Василий Георгиевич, что нам с вами просто необходимо пройтись по вечерней Москве.
И он подчинился. А потом было и все остальное. Без ломания, без претензий, без дальних расчетов, что было ценнее всего. Слово «любовь» почти не мелькало в их разговорах. Но Лидочка сделалась ему совершенно необходима, как воздух.
Для нее Викулов тоже был, пожалуй, последним шансом в этой жизни устроить, хотя бы временно, личную судьбу. После трех коротких браков детей так и не было, и она взяла воспитанника из детского дома. Жалкий тощий цыпленочек требовал в первые годы неустанного внимания и заботы. Весь букет детских болезней вместе с хрупким мальчишкой переживала и Лида. И также теряла здоровье, недосыпала ночами, брала бюллетени, бежала с работы сломя голову, чтобы накормить, укутать, сберечь маленькую кроху. И без всяких мужей, казалось ей одно время, жизнь можно наладить, и нечего больше желать. Своей собственной любви к маленькому мальчику, которого она мысленно называла сынишкой, ей вполне хватало.
Но, видно, характер у Лиды был слишком мягкий или наследственность у подростка сказывалась, но он, подрастая, начал грубить и вести себя агрессивно. Курил в комнате, хотя она просила не делать этого, отталкивал ее в сторону, когда ему надо было выбросить окурки из пепельницы. И все в квартире сделалось не по нем. Он сорил, мусорил и упрекал в отсутствии порядка приемную мать. Даже посуду, как выяснилось, она мыла хуже других.
— Пусти! — все чаще кричал он, отпихивая Лиду от раковины. — Кто же так моет?
Дальше — больше.
Лида плакала потихоньку, но ничего сделать не могла и с ужасом видела, как растет, крепчает приемыш, а у нее самой остается все меньше жизненного пространства.
— Одно скажу, — говорила она подругам в минуты горького бабьего откровения, — никогда не берите чужих детей.
Жизнь в доме уже была сплошным мучением, когда она заметила, что людям бывает и хуже, чем ей. Сама она старалась приходить на работу в приличном виде и выглядеть вполне уравновешенной и довольной. А ее начальник генерал-лейтенант милиции Викулов прямо на глазах совсем сник и потерял себя. В его глазах была такая неизбывная тоска, что было больно смотреть. В три дня он потерял жену и не мог с этим свыкнуться. Никакие утешения не помогали. Они просто не имели значения. В один из вечеров, когда Лиде показалось, что Василий Георгиевич не собирается дожить до утра, она решила действовать и взять ситуацию в свои руки. Тогда она и предложила вечернюю прогулку, за которую Викулов потом ее долго благодарил.
— Ты меня спасла! — не раз повторял он.
Прошло уже полгода, как они встречались урывками, украдкой. Но это была уже совершенно другая жизнь. Достигнув солидного положения, Викулов не мог объявить о своих чувствах. Стеснялся дочери. А Лида не хотела ставить в известность своего приемыша. В действительности она ни на что и не рассчитывала. Сама по себе неожиданная влюбленность уже была как божий дар, которого она не ждала. И Лидочка благодарила судьбу за каждый прожитый день.
С отъездом Марины немолодые влюбленные могли встречаться спокойнее и не прятаться. Подавая Василию Георгиевичу записку, Лида надеялась, что и он думает так же. И Василий Георгиевич взглядом дал ей понять, что это именно так.
Они заранее договорились, что Лидочка придет к нему в девять часов. Она поехала домой, чтобы переодеться, привести себя в порядок. И уже не слышала, как взбодрившийся Викулов взял заключительное слово. Выступил он блестяще, как всегда. И несколько веских ядовитых стрел пустил в адрес ведомства Игнатова.
Игнатов сам не приехал на совещание, прислал своего подчиненного. Тот огрызался по ходу викуловского выступления, но оказывался неизменно в проигрыше. И это все видели.
Приемыш запаздывал, задержался где-то на гулянке, и Лидочка была этому несказанно рада. Она надела новое белье, купленное для такого случая, перемерила несколько платьев, наконец выбрала синее с воланами, которое скрывало некоторую полноту и в то же время подчеркивало выгодные стороны фигуры.
Москва изнывала от жары, а Лидочке казалось, что воздух чист и свеж, когда она ехала к Викулову. Нетерпение ее сделалось так велико, что она не рассчитала и приехала раньше, чем условились. Перед домом старики играли в домино на лавочках. Возле детских грибков горланила пьяная молодежь, расшатывая эти самые грибки и вкопанные рядом качели. Словом, все были заняты своими делами. Но Лидочке казалось, что все смотрят на нее, видят незнакомую женщину и догадываются, зачем она пришла. Не помня себя, она поспешно вошла в подъезд. Открыла кодовый замок, поднялась на третий этаж. Позвонила, но никто не открыл. Насчет ключей они не договаривались, наверное, оба забыли. И Лидочка, почувствовав неловкость, замерла на лестничной площадке.