Обретенных в колонии «друзей» Ахмед таковыми для себя не считал. Они были, скорее, вынужденными союзниками на пути исполнения его миссии. Но они искренно считали, что ведут его, руководят им, что он, так же как и они сами, до конца верен идее сокрушительной мести. Пока все можно было считать правильным, но дальше их пути и взгляды расходились.
Отец Ахмеда, старый Манербек, когда сын явился домой после освобождения, имел с ним серьезный мужской разговор. И суть его сводилась к тому, что отец гордился сыном и той судьбой, которую тот себе выбрал. Отдать кровь и всю свою жизнь без остатка за великое дело освобождения маленького, но гордого народа, несущего на себе тяжкие цепи рабства вот уже который век, — это подвиг, достойный быть запечатленным в памяти внуков. Конечно, очень жаль, что самому Манербеку, видно, уже никогда не придется поглядеть в глаза своим внукам — нет жены, нет и детей у Ахмеда, да, наверное, уже и не успеет он сыграть свадьбу, по обычаям предков, и оставить после себя потомство, хотя отцовское сердце разрывается от горькой печали. Но Аллах требует повиновения, и да будет так.
Ахмед понял, что отец глубоко страдает, но тем не менее благословляет его. И остатками своего трезвого, еще не до конца зашоренного ваххабитскими заморочками ума парень понимал, что и с отцом наверняка отлично поработали посланцы шейха. Но относился к этому спокойно и с пониманием своего долга, так, как и учили его толковые инструктора.
Судьба шахида не страшила его, хотя поначалу и не слишком радовала. Погибнуть ради идеи — это можно, это очень почетно, Аллах примет твою душу, сомнений тут нет никаких, на этот счет существует строгий договор между властями земными и небесными. Вопрос в другом — как погибнуть. Можно отдать свою жизнь, просто взорвав в толпе гранату на себе. А можно рвануть так, что содрогнется мир. Как это уже бывало и в России, и в Америке, и в Европе. Волна должна прокатиться широко, захватывая все новые территории, тогда от нее будет настоящая польза. Вот примерно как в случае с вариантом Савина. Это впечатляет по-настоящему. Ахмед, как человек, понимающий толк в подобных акциях, просчитал возможные последствия и пришел к выводу, что в данном случае риск оправдан.
Но тайная мыслишка, родившаяся у него еще в колонии, в минуты крайнего унижения, робко, хотя и с непонятной настойчивостью, подсказывала, что в этой конкретной акции погибать пока совершенно необязательно. Если все будет проделано на хорошем профессиональном уровне и урон будет нанесен весьма значительный, и себя можно будет сохранить для последующих, не менее великих дел.
Долг, обет вступал в незамысловатый, но несколько утомительный торг с жизненной реальностью, и неизвестно еще, на чьей стороне могла оказаться окончательная победа. Во всяком случае, почувствовав после трехлетнего заключения некоторый вкус к жизни, Ахмед, так и не превратившийся до конца в Геннадия Зайцева, готов был уже не слишком торопиться с выполнением обета. Нет, это совсем не означало, что он превращался в конформиста — этого, даже если он и захотел, ему не дали бы сделать ни его отец, ни Султан, связывающий его с теми людьми, которые являлись для него вестниками Аллаха. Он ни минуты не сомневался в своем высоком призвании, но… Это проклятое «но» в самый неожиданный и неподходящий момент могло подсунуть его сознанию яркую картинку того, как степенно прогуливается по своему поистине райскому саду шейх аль-Завахири в окружении стайки гурий. А все мысли и заботы этого жесткого и властного рыжебородого и наголо бритого человека заняты в этот час исключительно жестокими бедствиями, обрушившимися на голову правоверных мусульман. И он рассуждает о карах Аллаха так, будто сам знает, куда и на кого их обрушить в первую очередь.
Или отец. Он говорит о долге и призвании и горько сожалеет о том, что род Халметовых прервется, но почти не отвлекаясь от своих причитаний, не забывает отдать помощнику распоряжение сделать срочный заказ на модные нынче в Москве итальянские морепродукты. Его рестораны не должны терять лица на фоне отчаянной конкуренции.
Так где же истина? Противоречия возникают во всем, на каждом шагу, и кто их разрешит в душе молодого человека, не прожившего в своей, приготовленной для смертельного риска, жизни еще и трех десятков лет?
Натоев, словно чуя возникающие в душе Ахмеда сомнения, все чаще и настойчивее проводил с ним беседы, укрепляющие веру и моральный дух. Иногда его мучила отрыжка — слишком много потреблял острой и жирной мясной пищи. Обедая теперь постоянно в ресторане Манербека и нередко приводя туда своих приятелей, Султан искренно считал, что тем самым оказывает дому Халметовых высокое уважение, которое является как бы наградой уже само по себе, а деньги за съеденное и выпитое по сравнению с этим его постоянно демонстрируемым уважением ни в какое сравнение не идут — мелочь, пустяк, на который мужчины не должны обращать внимания. Главное, что род Манербека отныне будет прославлен бессмертным подвигом Ахмеда, и он, Султан, как посланец самого шейха, представляет на этом пути одно из важнейших звеньев.
Ахмед привычно слушал старшего товарища и отдавал должное его знаниям и связям. В конце концов, именно Натоев сумел облегчить ему жизнь в колонии. Неблагодарность Ахмед с детства считал одним из самых страшных пороков и, слушая, кивал, молча готовя себя на заклание. Хорошо постарались в свое время учителя и наставники в тайных лагерях, и незачем рассуждать о зомбировании. У современной науки есть масса способов, как раскрыть человеческую душу, вывернуть ее наизнанку и так запечатать навеки со всем тем, что в нее уже вложено.
Но данные матерью русское имя и фамилия привнесли все-таки в Ахмеда нечто такое, о чем даже и подозревать не могли его уверенные в собственной миссии наставники. И теперь это «нечто» пыталось слабо сопротивляться постороннему давлению. Он и не догадывался, что это у него протестовали гены, его русские корни, которые в конечном счете никакой тебе Кавказ не задавит, и когда-нибудь, где-нибудь, а все равно пробьются, выползут на свет божий. Дело только во времени.
Время же еще оставалось…
И, наконец, Олег Базанов. Свою миссию он представлял себе четко. Ему, как и всякому кондотьеру, во все времена и во всех странах профессионально осуществлявшему роль карающего меча, было по большому счету наплевать, о чем конкретно договаривались между собой братья из РНЕ с «русскими мусульманами», скажем. Он командовал орлами, или, если угодно, соколами, чьи острые, пронзительные взгляды всегда устремлены вслед убегающей в панике дичи. Объяснения не нужны. Нужны железный план и воля. Всего этого было в достатке.
История, рассказанная Савиным, давала простор для фантазии. Это была не охота уже, не погоня с известным финалом, а событие. И ради него следовало постараться.
Оформив сидельцев в свой цех, Олег затем поступил разумно. Их личных дел он в управление кадров не сдал. И на возможные вопросы руководства, хотя возникнуть они не должны были, заготовил четкий ответ: новички проходят свой испытательный срок. Вот посмотрим на качество их работы и тогда решим окончательно. Он же организовал и рабочий процесс, связанный с поиском места заложения взрывчатки, таким образом, чтобы он не отличался от всех прочих строительных работ. Но время тянулось, а результата все не было. Андрей с Генкой — это который Ахмед, все путал Олег, как надо называть полукровку, — нервничали, а вот Савин был спокоен, как слон. Черт возьми, уверенность, конечно, хорошее дело, но не вечно же!..