Эта, по сути, исповедь была честной и откровенной. Александр Борисович рассчитывал все-таки на то, что Заскокин, в противовес Реброву, не «овощь огородная», а сможет понять, что происходит на белом свете. Об этом тоже вскользь сказал Турецкий и заметил, как слегка дернулся старик, словно его чем-то задело. А что, может, и резким словом, не исключено.
А вот дальше и произошло то самое невероятное, что позволило Александру Борисовичу сделать вывод о здравом разуме, уместившемся в весьма хилом теле.
Старик медленно повернулся от окна, сделал непонятный жест жене, и та вышла в другую комнату. Через минуту вернулась с чистой ученической тетрадкой и шариковой авторучкой, положила на стол перед мужем. А тот еще раз внимательно посмотрел в глаза Турецкому, раскрыл тетрадку и твердыми пальцами взял ручку.
— На Киевском — это была моя работа, — сказал он почти нормальным, но словно чуть скрипящим, надтреснутым голосом. — Наша, — поправился он, — сейчас покажу.
Короткими и точными движениями ручки он изобразил на тетрадном листке план, как понял Турецкий, части вокзала сверху. Нечто подобное, напоминающее чертежную схему дома, храма или иного строения, Александр Борисович встречал среди иллюстраций в книгах по архитектуре. В одном месте чертежа старик поставил крестик. Затем на другом листке он изобразил, видимо, то же самое, но только если глядеть сбоку. И снова поставил крестик, уже гораздо ниже уровня пола, на котором, уж это понял Турецкий, стояла опорная стена, представляющая собой широкую в основании арку.
— Если вам, Александр Борисович, чего неясно, покажите любому строителю, он поймет, что надо делать.
— Да нет, в общем-то, я представляю… — задумчиво сказал Турецкий. — Дело в другом. Видимо, мы начали двигаться в правильном направлении, но сразу столкнулись с почти непреодолимыми трудностями. Внизу, в подвалах, все настолько запутано, что черт голову сломит. Наверху — сплошная бетонная масса, если долбить ее, можно нечаянно привести в действие детонаторы, расположенные рядом со взрывчаткой. А ее там, по нашим предположениям, немало.
— Девятьсот с небольшим килограммов, около тонны толовых шашек, — отозвался старик.
— Скажите, Виктор Михайлович, а зачем вам слава психа? — резко переменил тему и улыбнулся Турецкий. — Я вот с откровенной завистью смотрю на вашу твердую руку…
— Это отдельный разговор. И не краткий. В нем не одна моя судьба, понимаете? Еще со мной-то они могут делать что хотят, но других я этим сукам не отдам на съедение! — Голос старика задрожал от негодования.
— Ну-ну, Виктор Михайлович, — попытался успокоить вдруг разволновавшегося Заскокина Турецкий. — Никто ни вас, ни ваших, наверное, товарищей есть не собирается. Это вам мое твердое слово, можете не сомневаться. У меня даже есть подозрение, правда, нет абсолютной уверенности в том, что с теми людьми, которые выполняли секретные работы в октябре сорок первого, поступили примерно так же, как фараоны поступали со своими рабами — строителями пирамид. Но, может, я неправ. Никаких документов на этот счет в архивах службы безопасности не существует, я сам внимательно изучал.
— Я вам верю. Какой же преступник, живодер и убийца, захочет оставлять после себя свидетелей своих преступлений? Нет таких. Но многие из них, как вы справедливо заметили, увы, превращаются в огородные овощи… Что поделаешь, время никого не щадит, ни преступников, ни их жертвы.
И снова удивился Турецкий — старик похож на высохшую редьку, а голова мыслит ясно!
— Вы мне расскажете о себе? — спросил он неожиданно для себя.
— Если это представит для вас интерес… Нет, — тут же поправился старик, — я не сомневаюсь, что вам будет интересно, я в другом сомневаюсь… Сможете ли вы потом спокойно спать.
— Даже так? — тихо спросил Александр Борисович.
— Увы…
— Ну хорошо, мы обязательно поговорим, если вам нетрудно. А теперь хотелось бы закончить с главным вопросом. Про другие объекты вам что-нибудь известно?
— Понимаете, какое дело… Для производства работ, поскольку своими собственными силами НКВД никогда бы не выполнил приказа Сталина, были направлены заключенные из практически всех подмосковных лагерей, которые к тому времени не были еще этапированы в глубь страны. Наш, располагавшийся в районе Люберец, тоже. Разбили на группы и направили под жесткой охраной на объекты, названия которых вслух не произносились, естественно. Но внутреннее «радио» сообщило о всех вокзалах, еще я помню, речь шла о гостинице «Москва» и стадионе «Динамо». Это то, что выпало на нашу долю. Многих из тех товарищей, которые были направлены туда, я больше не видел. Но это отдельный разговор, раз уж вы изъявили желание послушать… А наша группа действовала на Киевском вокзале. Работали днем и ночью, несколько суток подряд. Процесс был такой. Снимали аккуратно плитку пола, затем вырезали квадраты бетона, после разбирали кирпичную кладку и в образовавшуюся пустоту укладывали штабеля взрывчатки. На глубине примерно шести метров. Саперы из НКВД ставили взрыватели, выводили детонирующие шнуры наружу, а мы снова закрывали отверстие в обратном порядке, заливали бетоном, чтобы никаких следов произведенных работ заметно не было. Всю дальнейшую работу завершали саперы, они знали, что надо сделать, чтобы вся масса взрывчатки в нужный момент рванула.
— И как же теперь подобраться к этой взрывчатке? — задумчиво спросил Турецкий, разглядывая оба чертежа.
Старик взял ручку и на плане вертикального разреза части здания вокзала поставил кружок.
— По моему разумению, Александр Борисович, здесь ближе всего подобраться. Не пытаться достать сверху, это действительно может быть опасным делом. Попробуйте сбоку, вот здесь. — Он ткнул концом авторучки в свой кружок.
— А вы не можете предположить, почему эта система сейчас не сработала? К счастью, конечно. Эти террористы, видимо хорошо информированные, отыскали конец одного из шнуров и заложили заряд, чтобы он своим взрывом вызвал детонацию основной массы. Но — не вышло.
— Причин может быть много. Тот же шнур отсырел. Или во время более поздних строительных работ его нечаянно перерубили. Сколько лет-то прошло! А вот про взрывчатку такого сказать не могу. Толовые шашки были качественные, и время на них, по моему разумению, не должно подействовать. Так что, можно сказать, на пороховых бочках сидите… сидим, — поправился он.
— Понятно. Примерно то же самое мне и наш взрывотехник растолковал… Скажите, Виктор Михайлович, а можно вам совсем откровенный вопрос задать? И чтоб вы на меня не обиделись?
— Так а разве у нас не откровенный разговор получился? — наивно улыбнулся старик.
— Вполне откровенный, и я вам чрезвычайно благодарен за это. Но все-таки зачем вам понадобилось столько лет изображать из себя ненормального?
— Судьба, видать, такая, Александр Борисович… Чайку не хотите?
— С удовольствием, если угостите.
— Ну а как же… Настя, поставь чайник. А то без хорошего чая какая беседа, верно?