— Ты скажи… — покачал головой Грязнов. — Азербайджанский? Ай, молодцы! Это ж получается, что поставили его на выдержку еще при советской власти?
Мэтр кивнул с таким выражением на лице, будто и сам еще не решил: радоваться надо этому обстоятельству или печалиться. Но он, сделав движение рукой себе за спину, словно фокусник, достал завернутую в газету явную бутылку. Положил на край стола.
— Пробуйте, уважаемые гости, — почтительно сказал он, — а если не успеете распробовать, можно и потом. — И он тронул кончиками пальцев сверток. — Вячеслав Иванович, каждая обида, даже совсем маленькая, все равно требует удовлетворения. Морального. Верно?
Грязнов с улыбкой кивнул.
— Еще раз извини, дорогой. Всегда рады видеть… И вы нас не забывайте! — последовал полупоклон в сторону Турецкого.
Мэтр достойно удалился, а «гости», переглянувшись, подмигнули друг другу, будто заговорщики, и рьяно накинулись на источающий жар шашлык из телятины, не забывая о коньяке двенадцатилетней выдержки…
Достойно отобедав и приняв дар в счет морального удовлетворения, друзья покинули гостеприимный ресторан. На выходе Турецкий вдруг сказал:
— Знаешь, Славка, я бы на твоем месте воспользовался таким замечательным знакомством и показал, ну, скажем, фотик господина Каманина нашему хозяину. При удобном случае. Чем черт не шутит? А замы министров тоже ведь люди, и ничто человеческое им вроде бы не чуждо.
— А это вполне здравая мысль, Саня. Вдруг, в самом деле, объявится возможное продолжение?
— Умные люди давно заметили, что историй без продолжения просто не бывает.
И они разошлись — каждый в свою сторону: Турецкий отправился направо, на Большую Дмитровку, а Грязнов — налево, на Петровку, 38.
Простой и доступный в общении Филипп Агеев получил задание всесторонне, насколько это возможно, прощупать находящегося на больничном режиме Владимира Сергеевича Рожкова. И приступил к делу, не откладывая его в долгий ящик. Тому способствовали, как выражаются юристы, вновь открывшиеся обстоятельства.
А суть их заключалась в том, что Сева Голованов, как известно, покинув ряды доблестных защитников Отечества, а точнее, спецназ ГРУ Генерального штаба Министерства обороны России в звании майора, как ветеран двух войн — афганской и чеченской, имел, разумеется, свои источники в Центральном совете ветеранской организации. Человек, с которым у него был контакт, даже и не собирался выпытывать причины, по которым Головачу вдруг понадобилось отыскать тоже бывшего «афганца», капитана Сиповатого. Он просто заглянул в соответствующие файлы и сказал, что есть такой. Проживает он в Пушкинском районе Подмосковья, пользуется всеми возможными льготами, которые положены увечным воинам-интернационалистам, но при этом не оставляет обширной общественной деятельности, возглавляет одно из районных отделений в областном фонде ветеранов Афгана и Чечни.
Уже из другого источника Сева выяснил, что Андрей Сиповатый привлекался, но лишь в качестве свидетеля, по громкому делу, связанному с беспошлинными поставками из-за рубежа алкогольной и табачной продукции. Однако дальше свидетельских показаний дело не пошло. Помогли бывшему капитану-десантнику его безупречное и героическое прошлое, нынешняя инвалидность и, самое главное, отсутствие доказательств его собственной криминальной деятельности.
Один из проходивших по делу дал было показания о связях Сиповатого с братвой из ореховской преступной группировки, но в судебном заседании от них сам же категорически отказался, заявив, что был вынужден оклеветать героя-»афганца» под нажимом следствия. На том все и заглохло. А Сиповатый буквально через какие-то полгода был избран руководителем отделения фонда.
И еще одна полезная информация. Через короткое время Андрей Сиповатый стал владельцем солидного кирпичного особняка и ездил исключительно в пятисотом «мерседесе» с усиленным корпусом, за рулем которого сидел водитель, получавший свою зарплату, естественно, в отделении фонда, а охраняли нового председателя крутые парни на джипе «гранд-чероки».
По предположению этого, второго источника, коим тоже пользовался Сева Голованов, охранники Сиповатого никакого отношения к интернационалистам не имели. Во всяком случае, в Афгане они быть не могли по причине слишком юного тогда возраста. А что касается Чечни, то здесь стоило, конечно, проверить, хотя даже чисто внешне, ежели смотреть, братаны эти потянули бы разве что на контрактников, но уж никак не на извечную «царицу полей». Очень все они накачанно выглядели, нагло. И это предположение было тем более реально, так как фонд спонсировал в Пушкинском районе спортивные секции по кикбоксингу, восточным единоборствам и прочим «силовым» видам, так необходимым юному подрастающему поколению, быстро соображающему, что с такими спонсорами и умениями уж как-нибудь без работы ребятки не останутся. Не хочешь дальше учиться, иди в охранные структуры, которые, кстати, также создавал и поддерживал фонд ветеранов.
«Эх, да было б что охранять!» — заметит иной Фома неверующий. Но его живо поправят товарищи: «Не что, а кого, понял, братан?»
Вот в этой связи и снова возникло у сотрудников «Глории» сомнение в отсутствии связей Сиповатого с оргпреступной группировкой, которые так и не смогло доказать в свое время следствие. А может, и не собиралось этого делать. Припугнули, как говорится, по-малому и оставили в покое. Или нужда тогда была такая…
И опять же, как говорится, не факт, ибо пока не имеется доказательств, однако неудачливый киллер, убивший медсестру в Склифе, по имени Борис Михайлович Никифоров, как указано было в его паспорте — подлинном, между прочим, никакая не подделка, — по картотеке МУРа принадлежал все к той же ореховской OПГ. По малолетке имел судимость, но отделался колонией все для тех же малолетних. И если сопоставить звонок-предупреждение, поступивший Рожкову от Сиповатого буквально за полминуты до взрыва автомобиля, а затем в высшей степени наглую — среди бела дня! — стрельбу в Склифе, то сам по себе напрашивался вывод, чрезвычайно неприятный для господина Сиповатого.
Правда, все это требовалось еще доказать.
Вот Филя и ехал теперь в Институт Склифосовского, имея в кармане две фотографии: одну, переснятую из личного дела, Андрея Игнатьевича Сиповатого, и другую — Бориса Михайловича Никифорова, лежащего на полу в коридоре реанимационного отделения, сделанную экспертом-криминалистом. На собственном паспорте этот киллер казался слишком молодым и лопоухим, чтобы проводить по этому фото опознание.
Но в основном Филя рассчитывал на то, что ему удастся «разговорить» бывшего десантника. Ведь у «афганцев» всегда найдутся темы для душевных воспоминаний.
Если Филя шел снизу — от жертвы, то Сева Голованов выбрал путь сверху — от исполнителя, полагая, что Сиповатый, более чем кто-либо другой, причастен и к покушению, и к убийству.
Не той фигурой был Всеволод Михайлович, чтобы в Центральном совете фонда взялись бы наводить о нем справки: кто да откуда. История опального майора ГРУ и его товарищей была достаточно известна лицам, причастным к военным действиям, что в Афганистане, что в Чечне. Но особенно «прославилась», если так можно выразиться, группа спецназа, возглавляемая Головановым, после того, как эти прошедшие немыслимые в буквальном смысле огни и воды офицеры не явились за своими наградами и открыто пообещали генералу-предателю, как они назвали того, кто заключил позорные мирные соглашения с чеченскими экстремистами, «начистить рыло». После чего, естественно, были с позором изгнаны из армии. Пять-шесть лет назад это был, конечно, поступок, и о нем было известно не только узкому кругу в армейской среде.