И Каманин, заметив, что «Скорая» отъезжает, отправился к себе наверх. Самому в своих мыслях разобраться, успокоить жену, позвонить на службу, чтобы предупредить и наконец выполнить обещанное: связаться с ФСБ и Генпрокуратурой. То, что здесь была попытка покушения, у него не оставалось сомнения.
И опять Егор Андреевич видел перед собой лежащего ничком на полу, среди битого стекла, шофера Володю с окровавленной головой. Это было очень плохо. Чрезвычайно. Но еще хуже… Каманин вдруг подумал, что смерть Володи сняла бы сразу многие проблемы…
Нет, он не был кровожаден до такой степени. И очень, в сущности, неплохо относился к своему шоферу, умевшему выполнять разнообразные, порой довольно деликатные поручения хозяина. Но Егор Андреевич знал, что абсолютной верности не бывает в жизни, а значит не стоит на нее и рассчитывать. Можно крупно ошибиться однажды. Не так посмотреть, обидеть ненароком, а как собеседник отреагирует на твой косой взгляд, да на тот же нервный срыв, в конце концов, неизвестно. Все мы — люди, все — человеки, и у каждого собственная, индивидуальная защитная реакция…
Вот и к этому тоже надо быть готовым.
Каманин поднялся к себе, жестом успокоил супругу, на которой в буквальном смысле лица не было, потом прошел в ванную, где умылся, после чего перешел в свой домашний рабочий кабинет, закрыв дверь поплотнее, попросив жену не беспокоить его, скинул пиджак, сел к столу и взял телефонную трубку.
— Из всего тобой нарисованного, Костя, — сказал Турецкий, к которому постепенно возвращалось так до конца и нерастраченное здоровье (и это несмотря на все старания и рисковые попытки!), — я понимаю лишь одно: на замминистра — не бог весть какая шишка! — совершено покушение. А он — эта самая шишка — успел поднять на ноги все службы. Но ведь у нас же просто так сегодня никого не убивают, исключая действия отморозков. Тем более заместителей министров! Вероятно, кому-то это было очень нужно. Он сам не сказал, надеюсь, кому?
— Почему надеешься? — усмехнулся Меркулов.
— А потому, что, если бы он сказал, ты бы мне эту хреновину ни в жисть бы не поручил. Тогда ж тут и делать нечего. Кто-нибудь другой из новых твоих любимчиков успешно бы отличился.
— Не наглей, Саня, — продолжал улыбаться Меркулов. — Он, между прочим, не мне звонил, а генеральному. И указание я для тебя лично получил свыше. Еще рано утром, когда ты в полуразобранном состоянии двигал в сторону работы. Ирина мне, естественно, объяснила причину ее нежелания обсуждать твое поведение, а Вячеслав, тот настоящий друг, он и причины не скрывал, и предугадал следствия. Так что, как видишь, мне совсем не надо было играть в Вольфа Мессинга. Ларчик-то просто открывается, если не сказать — примитивно. Ладно, поболтали, и будет. Ты, я вижу, уже пришел в себя и обрел чувство равновесия. Поэтому для начала предлагаю тебе связаться с технарями из ФСБ и посмотреть, что они раскопали на Кутузовском. Я думаю, что эксперты-взрывники уже закончили там свою работу. Обратишься к Федотову, ты его знаешь. Располагаешь указанием от нашего генерального: все службы максимально облегчают твою работу. Как обычно. Вот такие дела, Саня.
— Еще вопрос можно?
— Давай, только побыстрей, не теряй времени. Меня уже к вечеру наш пригласит на ковер, так что пожалей старшего товарища.
— Он что, очень важная птица — этот Каманин? Почему такая спешка? Отчего переполох? Его ж все-таки не замочили, а ведь бывают фигуры и покруче, сам знаешь.
— Почему переполох в МИДе? Как тебе сказать? Ну, во-первых, все же заместитель министра. Во-вторых, сам по себе, на мой лично взгляд, интересная фигура. В восьмидесятых годах был советником нашего посла в Афганистане, и отношение к нему самое разноречивое. Чем вызвано, честно, не знаю. Но, впрочем, это вовсе и не моя, а твоя задача, Александр Борисович, узнавать, выяснять, вычислять и прочее. Cловом, почему я тебя должен учить? Ты и так уже большой мальчик.
— Ирония неуместна, Константин Дмитрич, — парировал Турецкий.
Когда Меркулов переходил на имя-отчество, значит, действительно пора завязывать с трепом. Но тем не менее последнее слово Александр хотел оставить за собой. Он поднялся и спросил:
— А при чем тут газеты… телевизор… о которых ты спросил вначале? Разве уже успели раззвонить?
— Нет, разумеется. Это ж случилось всего какие-то три… — Меркулов посмотрел на наручные часы и поправился: — Три с половиной часа назад. Откуда? А вопрос был задан просто для выяснения твоего общего утреннего состояния, способен ты хоть что-то соображать или еще нет. Я ответил? — И Меркулов беспечно ухмыльнулся.
И это тоже в порядке вещей.
Тем не менее голова больше не болела, хотя и особой свежестью в мыслях Александр Борисович тоже не мог бы похвастаться.
Итак, первым делом надо выяснить, кто выезжал на место происшествия, что дал первоначальный осмотр, чем порадуют эксперты-криминалисты и, наконец, что думают по этому поводу пострадавшие. Хотя среди таковых серьезно пострадал один — водитель, который, как сообщили Косте, находится в реанимации Института Склифосовского. И Турецкий для начала решил сделать звонок начальнику МУРа Вячеславу Ивановичу Грязнову, к которому стекались все данные о происшествиях в городе, своему вчерашнему компаньону.
— Привет, генерал. — Фривольные интонации Турецкого должны были означать, что ему известно о «предательстве» лучшего друга. — Ну а твое драгоценное здоровье, значит, не подкачало?
— А-а, Саня! — словно обрадовался Слава. — А я вот сижу и гляжу на аппарат: когда позвонишь? Что ж ты, друг, предупреждать надо!
— Это тебя?! Что я слышу, Грязнов?! Между прочим, постоянное общение со стукачами откладывает серьезный отпечаток на характер опера, не замечал?
Грязнов ядовито рассмеялся:
— Не лезь в бутылку, Саня. Костя, прежде чем поинтересоваться, куда мы вчера запропастились, предупредил, что дело, которое он тебе поручил, серьезнее некоторых амбиций. Я уже в курсе, поэтому бери-ка ноги в руки и кати ко мне. Куда ты без меня денешься?
— А-а, — удовлетворенно протянул Турецкий, — значит, он и тебя запряг? Это меняет дело, как говаривал наш бывший вождь и учитель. Соседи что-нибудь уже нарыли? — Он имел в виду Лубянку.
— Кое-что имеется, приезжай.
Внешний вид генерала милиции никак не говорил о том, что он cо своим другом, тоже генералом, но от прокуратуры, иначе говоря, государственным советником юстиции третьего класса Александром Борисовичем, старательно и достаточно стремительно — от одиннадцати вечера до почти трех утра — искажал свой моральный облик, как говаривали в добрые старые времена. Никаких следов ночной борьбы с собственным здоровьем. Турецкий искренне позавидовал цветущему виду Вячеслава, хотя тот был старше на целых пять лет. Ну, рыжие, когда-то непокорные кудри стали редкими и пегими, да еще погрузнел, вторая так называемая грудь раздалась, отчего пуговицы мундира сходились с трудом.
Но прежним блеском светились хитрые глаза. А вот Александр Борисович, если посмотреть со стороны, в настоящий момент вполне соответствовал бы юмористическому представлению об ожившем вопросительном знаке — такой же длинный и слегка изогнутый в верхней своей части.