Но любая тягомотина, особенно если она все больше выглядит искусственной оттяжкой времени, приходит к концу. И, заметив, что Сипа молчит лишь по той причине, что еще не сформулировал для себя оправданий, Турецкий взял инициативу на себя.
— Вам есть, Андрей Игнатьевич, прямой смысл начать говорить правду. Поясню. Как бы ни отзывались о вас ваши коллеги и бывшие товарищи, вашу храбрость отнять нельзя. Как и государственные награды, и общественное признание. Все это так. Но жизнь — штука сложная и, не хочу быть банальным, непредсказуемая. Человек поначалу, бывает, и сам не шибко понимает, во что влипает, а потом, как у той мухи, глядишь, все четыре лапки…
— У мухи — шесть, — серьезно поправил Грязнов.
— Ну да, все шесть лапок, что лезли в варенье, оказались в клею на мухоловке. Раньше бы думать, да куда уж теперь… Но тем не менее к таким людям, как вы, Андрей Игнатьевич, у нашей общественности еще держится устойчивое положительное отношение. Пострадавшие герои и так далее. Афганский синдром, чеченский… Свихнутая войной психика. Неуравновешенность характера. Есть много смягчающих обстоятельств, которые я просто не буду из-за лишней траты времени вам перечислять. То есть я хочу сказать, что на долю снисхождения вы уже и теперь можете рассчитывать. Но вот какова будет эта доля, зависит от вас, и ни от кого другого.
— Да, кстати, — вклинился Грязнов, — вам будет небезынтересно узнать, Андрей Игнатьевич, что сегодня, буквально несколько часов назад, оперативной группой областного Регионального управления по борьбе с оргпреступностью арестован наверняка известый вам ореховский уголовный лидер Назаров. А взяли его практически сразу после того, как наши люди забрали тех тpoиx oтмopoзкoв, которые задумали пытать безногого ветерана-»афганца». Ну, вы в курсе, я вам говорил уже по телефону. Так что улов, как видите, вполне приличный. Назаров, Боров этот, уже сообразил, что отказ от показаний — для него не самая лучшая форма защиты и, как у нас говорят, открыл рот. А из его чистосердечных признаний следует, что это именно вы, Андрей Игнатьевич, дали задание некоему Никифорову исправить ваш промах с Рожковым. Но он не только не выполнил задания, но и вас крепко подвел, заставив Рожкова в конечном счете заговорить. Вот какая неприятность, гражданин Сиповатый.
Сипа вздрогнул: в таком сочетании свою фамилию он еще не слышал. И что это означает, тайной для него тем не менее не являлось. Нет, тут никаких скоропалительных шагов предпринимать нельзя, а тем более признаваться. Может быть, он и делал сейчас ошибку, но, начиная немедленно оправдываться, валить все да хоть и на того же Борова или, что, возможно, еще хуже, на Джамала Багирова, он ставил бы себя в очень опасное положение. И потому, все еще не веря, что сокрушительный удар уже нанесен, он, поразмышляв, ответил, что при столь серьезных обвинениях со стороны людей, с которыми он в общем-то даже мало знаком, ему необходимо подумать и посоветоваться с адвокатом.
— Прекрасно, — тут же легко согласился Грязнов. — Теперь у вас появится время для этого. И главное, отвлекать ничто не будет. Александр Борисович? — обернулся он к следователю.
— Да-да, вот, Андрей Игнатьевич, — Турецкий достал из папки лист бумаги, — постановление на ваше задержание. А это, — он вынул следующий такой же листок, — на обыск в вашем жилище и офисе. С вашими финансовыми документами наш коллега из финансовой полиции уже частично ознакомился и сообщил, что и у него — так сказать, по его части — тоже масса серьезных вопросов к вам как к руководителю организации. Председатель же Центрального фонда поставлен нами в известность о предпринятых нами акциях. Так что и на этот счет можете не беспокоиться, к вам в отделение назначат временного руководителя. Ну а для вас лично, уж не обессудьте, приготовлено место в Матросской Тишине, куда вы прямо сейчас и поедете. Если у вас нет серьезных аргументов против. Нет? Ну что ж, Вячеслав Иванович, я думаю, можно позвать конвой.
Грязнов поднялся, опираясь обеими руками о столешницу, подошел к своим телефонам, нажал клавишу интеркома:
— Ну что там? Прибыли?
— Так точно, товарищ генерал, — ответил бодрый голос майора.
— Ну и пусть заходят, забирают, — и отключившись, посмотрев на понурого, еще не верящего в столь крутой поворот судьбы бывшего бесстрашного комбата, добавил: — Очень советую вам, гражданин Сиповатый, думать быстрее. Смотрите, чтобы вас не опередили.
Открылась без стука дверь, и в кабинет вошли двое — старший лейтенант и сержант в форме внутренних войск.
— Разрешите, товарищ генерал? — вскинул ладонь к фуражке офицер.
— Да, и поаккуратней, он — инвалид.
А когда в кабинете остались Грязнов с Турецким, Вячеслав заметил со скептической ухмылкой:
— Не-ет, все же как ни крути ни верти, а на всякую хитрую задницу обязательно найдется…
— Ну да, штопор, — хмыкнул и Турецкий. — Смотри-ка, какие вы молодцы! В один день двух таких зверей добыли!
— Может, и звери, но не самые, думается, главные. А вот настоящая охота, похоже, только начинается, — вздохнул Грязнов. — Что же касается всяких хитросплетений… я уже достаточно ясно выразился? Кажется…
— Более чем! — засмеялся Турецкий.
Климчук шел к Караваеву. Настроение у него было хуже некуда. Оно и понятно: иметь на руках неопровержимые свидетельства предательства коллеги — удовольствие весьма сомнительное. Даже если ты сам относишься к нему, мягко говоря, без должного уважения. И ведь не рядовой какой-нибудь сотрудник, а заместитель начальника Управления по оперативной работе. Человек, в руках которого всегда была самая секретная информация. И надо же, чтобы навстречу попался именно он, Селезнев!
— Ну что? — без тени смущения громко спросил тот.
«А чего тебе смущаться? — подумал Климчук. — Не в курсе, значит… Плохо же тебя, Селезень, эх ты, информируют твои дружки, легко сдали…»
Климчук знал уже, что на первом же допросе Боров назвал Селезнева. Да и куда ему таиться, когда в записи все и так было предельно понятно. А этот, получается, все еще не в курсе.
— Чего, спрашиваешь? — Так и потянуло Бориса Ильича с маху врезать этому полковнику по физиономии, но сдержался. Пусть уж это сделает сам генерал. Может, и не в прямом смысле… — Ты попозже загляни к шефу, по-моему, у него что-то обнаружилось любопытное.
— Да-а? — с юмором протянул Селезнев. — А почему же ты уже знаешь, а я — нет?
— Значит, всему свое время. Извини, меня вызвали.
И Климчук отправился дальше, а Селезнев задумчиво поглядел ему вслед. Что за новость?
Вчера, в самом уже конце дня, он попробовал прозвониться из автомата по известным ему телефонам, но одни просто не отвечали, а по другим никто ничего толком не знал: ушел Боров или его все-таки взяли? Успокаивало, пожалуй, только одно. Он знал Борова и понимал, что колоться уголовнику не просто западло, но еще и чрезвычайно опасно. Ведь руки длинные, нигде потом не спрячешься, достанут. Так что, хотя и томила неизвестность, эта сторона вопроса не сильно беспокоила Селезнева.