Этот старый болван, место которого давно уже на пенсии, ничего не хотел понять. И с бычьим упорством продолжал уверять, что все им сделано правильно и целесообразно. Да, к великому сожалению, старая закваска. Настоянная на дешевых провокациях, которые отродясь-то никто никогда и не брался проверять. Достаточно было самого факта, а остальное – дело ловких рук исполнителей. Ушло их время… А он, Аронов, и сам этого не видел, полагаясь на прежний опыт и кагэбэшную сноровку помощника. Вот в чем главная ошибка!
Остановившись на этой мысли, Владимир Яковлевич, уже не стесняясь в выражениях, дал ясно понять бывшему мастеру провокаций, что совершена грубейшая, непростительная ошибка, а исправлять ее, если еще можно хотя бы что-то исправить, должен немедленно лично начальник управления, то есть Федор Данилович Попков. После чего он будет уволен на пенсию. А вот все дальнейшее, включая и размер пенсии, будет зависеть от быстроты и качества исполнения. И на этот раз без малейшей доли снисхождения и учета прежних заслуг. Все.
И это было действительно все…
Растерянный, униженный, да что там – прямо-таки уничтоженный, Федор Данилович отправился домой, чтобы сосредоточиться и принять нужное решение. Ну не мог же он находиться в офисе своей службы, где уже заканчивался к тому времени позорный обыск?
Для Алены утро началось с приятного известия.
Едва она появилась в офисе банка на Ордынке, секретарша Жегиса сообщила ей, что ее ожидает шеф. Причем с нетерпением, многозначительно добавила она.
Чего это его с утра? Только и успела подумать Алена, размышляя, не связан ли вызов со вчерашними событиями на телеканале «Евразия». Надо знать, к чему приготовиться. Но ей и в голову не приходили мысли, что до кого-то могли дойти сведения о том, кем она является на самом деле. Тогда бы шеф не вызывал ее к себе в кабинет, а прислал бы охрану. Надо ему мараться в подобных ситуациях!
А все оказалось даже гораздо проще, чем она думала.
Ее запомнил Аркадий Семенович во время переговоров с французами. Ну это понятно. Это было видно и невооруженным глазом. Запал мужик, что и говорить. Она честно признавалась уже сама себе, что, пожалуй, и не возражала бы против какого-нибудь его предложения. А чего стесняться? Он – не урод. Вежлив и умен. Знает свое дело и умеет ценить толковых исполнителей. К чему же лишние вопросы?
Ну так вот, он, оказывается, не только запомнил и оценил, но и решил продолжить знакомство дальше. Буквально днями он собирался лететь в Париж и прислал ей приглашение поработать его переводчицей. Она поняла, о чем речь. Днем – переводы и улыбки, а ночью, соответственно, все остальное – для души и тела. Впрочем, вполне возможно, что он об этом последнем как раз и не думал, поскольку мог быть уверен, что отказа с ее стороны не встретит. Ну и хорошо.
Прежде Алена бывала в Париже со своим шефом. Но Арнольф Жегис обычно брал с собой и жену – довольно сварливую молодую особу, невесть за какие заслуги оказавшуюся в супругах быстро растущего банкира. Естественно также, что на фоне Алены весь ее бриллиантовый блеск немедленно затухал и выглядел обыкновенными, даже где-то безвкусными стекляшками. Соответственно не заставляла себя ждать и реакция. Поэтому во внерабочее время Алена, к полному своему удовольствию, была предоставлена самой себе. Вероятно, это обстоятельство не доставляло радости Жегису – и поделом: кто же в Тулу едет с собственным самоваром? И однажды Алена ему так прямо и заявила, чем – было заметно – несказанно порадовала.
Но вот теперь «в Тулу» отправлялся сам хозяин, и Жегис не мог не понимать, чего он отныне, скорее всего, лишался.
Во всяком случае, о решении своего шефа Арнольд Жегис объявил Елене Георгиевне без видимой радости. А она не стала его расстраивать дальше и не выразила своего восторга. Словом, вопрос решен, а о дне вылета ей будет сообщено отдельно. Еще желательно, чтобы все ее дела были завершены до поездки. Это понятно. Вероятно, на ее место уже готовится новая сотрудница. Сказано так не было, но по хмурому виду банкира этот вывод напрашивался сам.
– Благодарю вас, свободны, – буркнул на прощание Жегис и отпустил Алену небрежным взмахом руки.
И вскоре последовал звонок от папули. Услышав его голос, Алена сразу подумала, что случилась какая-то неприятность. Он ничего не стал объяснять, но просил срочно приехать домой. На Профсоюзную, разумеется.
К чему такой аврал, что за спешка? Ну раз надо, значит, надо…
Примчалась, оставила у подъезда свою «тойоту», приветливо кивнула консьержке и поднялась в квартиру. И началось!…
Возможно, знай Федор Данилович, что любое произнесенное им слово записывается, он бы, пожалуй, и в этом случае не смог бы себя сдержать. Эмоции хлестали через край. Мат стоял такой, какого Алене и в худшие времена слышать ни разу не приходилось. Вот она – старая школа! А еще с интеллигенцией работал! Да вот так, видно работал! Как же с ними-то разговаривать?!
И все-таки – успела заметить Алена – за матерщиной и криками никакой серьезной информации папуля тем не менее не выдавал, словно действительно имел веские причины чего-то опасаться.
Оторавшись, он вышел на кухню, кивком позвав за собой Алену, и тут же выгнал оттуда спрятавшуюся от матерщины Регину.
– Иди, включи по всем комнатам радио, телевидение, пластинки свои поставь, мать твою! Пусть будет больше шума! Никому нынче верить нельзя… – и совсем тихо сказал Алене: – Есть подозрение…
Он надолго углубился в себя, видимо, что-то тщательно обдумывая. Наконец по-прежнему негромко заговорил:
– Есть подозрение, что этот твой е… впилил-таки тебе дезу.
Алена сделала огромные глаза.
– Мне?! Это он мог тебе впилить что угодно, но никак не мне. Информация была по твоей части. Надо было хорошо проверять. Поэтому абсолютно никаких претензий от тебя я не принимаю. И даже не пробуй что-нибудь этакое валить на меня. – Алена говорила быстрым злым шепотом. – И вообще, раз на то пошло, я окончательно прерываю все деловые отношения с твоей фирмой. И в ближайшие день-два убываю в Париж. С Деревицким. Вот такое я получила от него предложение. Так что, адью, папулька! – последние слова она выкрикнула прямо ему в лицо, задыхаясь от возмущения.
– Прежде чем ты отправишься в свой сраный Париж, – буквально зашипел на нее Попков, – ты предпримешь самые решительные шаги в отношении этого твоего мерзавца! Может, ты еще и его сверх всего собираешься тоже на мою шею повесить? Кто его привел к нам, а? Напомнить? Твою мать…
– Ну и что ты мне предлагаешь, папуля, отравить его? Застрелить? Повесить? И как это ты себе представляешь?!
– Мне наплевать, что ты с ним будешь делать… А вот что будешь, это я могу тебе твердо гарантировать! Ничего, справишься. В Париж захочешь, так сумеешь… Вот тебе мое слово: уберешь – и катись на все четыре стороны… Что ты на меня зыркаешь? Или забыла прошлое? Не изображай из себя невинную, никто тебе не поверит!
– Вот, значит, какая та, оказывается, сволочь! – прошептала Алена, невольно оглядываясь на закрытую кухонную дверь. – И это ты предлагаешь дочери? Да?