Грязнов в свою очередь рассказал о том, что сумел выудить сам, созвонившись после беседы у министра с Белоярским краевым управлением уголовного розыска, где у него имелся свой толковый кадр в чине майора милиции по фамилии Грач. Причем разговор состоялся не сразу, а только после того как Вениамин Васильевич, узнав Вячеслава Ивановича, сказал, что перезвонит чуть позже, как освободится. Он и освободился через пять минут — очевидно, вышел со своим мобильником из помещения на улицу, чтоб «случайно» кто-нибудь из коллег не подслушал. Уже сам по себе звонок Грязнова говорил ему о том, что Москва крайне обеспокоена положением дел с расследованием авиакатастрофы, в которой погибли все семь человек — четыре пассажира, среди которых был министр, и трое членов экипажа. Сгорели и без специальной генетической экспертизы не подлежат идентификации четверо, а троих идентифицировали, это министр Сальников, его телохранитель Гаранин и командир экипажа самолета Рутченко. Причем Рутченко в течение десяти часов еще оставался живым, и, если бы помощь пришла вовремя, кто знает, как повернулась бы его судьба. Однако местные власти никакой помощи не оказывали до тех пор, пока уже утром не стали в буквальном смысле «бомбить» милицию своими звонками случайные свидетели, слышавшие взрывы. Министр был найден внешне не пострадавшим от авиакатастрофы, но умер он от пулевого ранения головы, что странно само по себе. Однако этот факт нигде не проходит. Наконец, последний, Гаранин, скончался в госпитале спустя три дня после катастрофы. Несмотря на сложнейшую операцию, которую сделало ему местное хирургическое светило. Там же, в госпитале, и было объявлено, что Гаранин умер, не приходя в сознание. Впрочем, у Грача имелось на этот счет и свое мнение, которым он готов был охотно поделиться с Грязновым, но только при личной встрече.
Вячеслав Иванович ответил, что так оно, скорее всего, и будет если уже не завтра, то послезавтра — точно. Но пока, тут же добавил он, зная, что Веня Грач умеет держать язык за зубами, ни об этом их разговоре, ни о дате прибытия в Белоярск следственно-оперативной бригады Турецкого — Грязнова не должна знать ни одна живая душа. Потому что не исключено, местные сыщики вкупе с московской аварийной комиссией могут начать немедленные «зачистки», чтобы убрать ненужные свидетельства и возможные улики. Они все равно узнают, найдутся «доброжелатели», которые немедленно доложат о надвигающейся опасности, это как пить дать. Но пусть это произойдет тогда, когда у них уже вовсе времени не останется. Второпях нельзя не наделать явных ошибок.
Другим не менее странным фактом, о котором почему-то все ответственные лица предпочитали молчать, являлось то, что на месте падения самолета не были обнаружены его «черные ящики», фиксирующие всю информацию о переговорах пилотов с землей, об их действиях и о возможных нарушениях в системе управления самолетом. То есть пропало бесследно именно то, без чего никакое достоверное расследование факта гибели машины и людей по идее невозможно. Это что, случайность? Или чья-то заранее продуманная «инициатива»?
Имелись и еще факты, в частности показания диспетчера аэропорта, на которые никто из комиссии почему-то не хотел обращать внимания, дескать, они не заслуживали доверия. Другими словами, в Белоярске явно творилась какая-то чертовщина, но обсуждать ее по мобильной связи было бы слишком дорогим удовольствием.
Рассказал прямо-таки вездесущий Грач и еще об одном, совсем уже выходящем за рамки разумного объяснения факте. Но опять-таки пользуясь слухами. Якобы как раз сегодня было дано указание самого начальника краевого УВД Горбенко, официально возглавившего оперативно-следственную бригаду, сформированную в Белоярске, о том, что в ближайшие день-два родственники погибших получат разрешение произвести захоронение трупов. Тех, что уже идентифицировали, с остальными придется подождать до генетической экспертизы. Мол, судебно-медицинская экспертиза уже свое дело сделала и дальше тянуть с похоронами троих погибших нет смысла. Тем более что гробы придется еще переправлять в Москву. Но на самом деле, как говорили между собой сотрудники УВД, никто никаких заключений судмедэкспертов и в глаза не видел. Да и местные врачи при деликатных расспросах отрицали какую-либо свою причастность. Другими словами, происходило действительно нечто совершенно непонятное. Нет, кому-то, вероятно, даже очень понятное и нужное, но только не делу. Будто все они там старались поскорее избавиться от трупов как от опасных свидетельств. А что, нельзя исключить.
Грач, почувствовал Грязнов из недолгого разговора с ним, был искренне обрадован известием о приезде бригады Генпрокуратуры и МВД. Не вдаваясь в подробности, а просто констатируя некоторые факты, известные, разумеется, в городе и у них, в уголовном розыске, Веня указал еще на ряд существенных нестыковок, имеющихся в расследовании. И все это при том, что сам он в расследовании задействован не был, следствие ведут краевая прокуратура и транспортная милиция. А у транспортников задействован, по сути, только один толковый мужик — это зам начальника, подполковник Симагин. Но его аргументы, похоже, никто не принимает во внимание, поскольку у генералов свое твердое мнение. Ну, как обычно. А потом было заявлено еще в самом начале, что прибудет достаточно компетентная и авторитетная аварийная комиссия из Москвы, а от местных органов им потребуется лишь некоторая оперативная помощь. Вот поэтому в краевую следственную бригаду в качестве одного из членов от уголовного розыска вошел также лишь его начальник, полковник Крайнев, да и то чисто формально, для галочки, вроде как бы сам себя назначил. Дело-то все-таки пахнет уголовным преступлением!
Вячеслав Иванович о Симагине ничего не слышал, а об этом Крайневе слышал, и вовсе не от Грача, который, несмотря на свои отличные деловые качества, наверняка имел личные антипатии к упомянутому полковнику, то есть мог оказаться лицом необъективным. Другие люди, знавшие полковника, утверждали, что тот — карьерист в самом прямом и, соответственно, неприглядном его виде, а все его жизненные планы сводятся к альтернативе: добиться перевода в Москву либо, на худой конец, занять генеральскую должность, как-нибудь отодвинув в сторону Сидора.
Поговорили и об этом Сидоре Остаповиче Горбенко, многолетнем начальнике краевого УВД, возраст которого подходил к шести десяткам, и, судя по всему, никакие перспективы ему уже не светили. Но что странно, а может, даже и интересно — Сидор умел отлично ладить со всеми губернаторами, коих в крае за последний десяток лет сменилось уже четверо, и ставить на его место кого-то новенького, похоже, и у нынешнего губернатора Прохорова охоты не было.
Вот поэтому, наверное, и мучился неким раздвоением пятидесятилетний полковник Крайнев, старательно прибиваясь к москвичам и, вероятно, рассчитывая, что в конечном счете их успех может стать отчасти и его собственным. Вопрос лишь в том, как подать себя. Словом, самый обыкновенный карьеризм в чистейшем его виде, заметный даже невооруженным глазом.
Впрочем, последний вопрос не сильно заботил Вячеслава Ивановича. Если участие Крайнева и понадобится в расследовании, то ему с первой же минуты будет четко определено его место. И никаких инициатив.
А что касается Сидора, то этот вопрос можно передать на усмотрение Александра Борисовича. Турецкий не любит церемониться с фигурами, заменяющими конкретное дело своим «звездным» присутствием. И вряд ли помощь Горбенко вообще потребуется, если… ну да, если вдруг не возникнут соображения частного порядка. К примеру, появится необходимость услышать веское слово начальника, всегда действующее на его непосредственных подчиненных как удар Зевсова грома. Но об этом разговор пойдет отдельный.