– Пришел Заза, принес чемодан, дал сто рублей, сказал, что в Адлере его заберут, дадут еще сто… Потом села она, не знаю зачем открыла чемодан, вот и все.
– Да, – всхлипнув, сказала Алена.
– Кто такой Заза? – уточнил Александр Борисович.
– Почем я знаю? – растерялся проводник, на его лице промелькнуло выражение мыслительного процесса. – Может, он и не Заза вовсе.
– А документы вы его видели? – уточнил я.
– Какие документы? – возмутился проводник. – Нам дают деньги, дают вещь, мы всегда так передаем…
Мы с Турецким переглянулись. Стало понятно, что ни в каком Адлере за чемоданом приходить не собирались. Зачем кому-то понадобилось отправлять труп в поезде? Я спросил об этом проводника. Некоторое время тот думал. В это время в купе вошло несколько человек: судмедэксперты, криминалисты.
Турецкий показал мне жестом: мол, если хочешь, то можешь идти – и одними губами: «Позвони».
Честно говоря, мне самому все это начинало надоедать, созерцание трупа вызывало смешанное чувство страха, интереса и омерзения. Прикидывающемуся дураком проводнику хотелось врезать. Слишком сложный в эмоциональном плане день окончательно расшатал мне нервы.
«Если я в ближайший час не приму холодный душ, не выпью кофе и не успокоюсь, то просто взорвусь или убью кого-нибудь. И тогда конец моей адвокатской карьере».
Разумеется, убивать я никого не собирался. И думал я обо всем этом с легким прищуром. В глубине души я считал себя хорошим адвокатом, вот только спокойствия и уравновешенности мне иной раз явно не хватает.
Проводник наконец созрел.
– Пошутили, – сказал он.
«Ничего себе, пошутили», – думал я, помогая слезть с верхней полки Алене.
– Ты в порядке? – спросил я ее. – Может, помочь чем-нибудь?
– У меня украли деньги и сумку, и еще я не поступила на актерский факультет, – пожаловалась мне Алена.
– Насчет актерского факультета я тебе ничем не могу помочь, а что касается денег, – я открыл бумажник, достал три сотни, протянул девушке. – Хватит?
Алена кивнула, спрятала в карман деньги, смутилась.
Удивительно, какой чудодейственной силой обладают иногда деньги: только что рыдающая девушка мило улыбалась мне.
– Скажите, пожалуйста, – с некоторой наигранностью спросила она, – а могу ли я дать интервью?
Признаться, такого вопроса я не ожидал. С какой, собственно, стати? Ну разве что пытаясь спасти несостоявшуюся актерскую карьеру? Неожиданно для себя я согласился. Алена открыла дверь вагона, выпорхнула почти что прямо в объятия чернявого корреспондента.
Я шел по перрону к машине. Вдогонку мне неслась уже знакомая Аленина история.
Алена в окружении толпы зевак и пассажиров рассказывала, сгущая краски, свою историю… Работали камеры. С восхищением смотрел на нее чернявый корреспондент. Кажется, ее карьера наконец начиналась.
…"Странные существа женщины", – думал, переключая с одного на другой телеканалы и удивляясь той быстроте и легкости, с которой ужас и отчаяние сменяются в их душе восторгом, чуть ли не счастьем. Хотя, наверное, сильные эмоции сходны по своим проявлениям, поэтому им так легко – с минуса на плюс… Футбол, боевик, новости, вдруг на экране я узнал Алену. Надо же, прямой репортаж, я поймал себя на мысли, что совсем не слушаю ее слов, а просто рассматриваю Алену. «Надо было пригласить ее на ужин», – мелькнула вялая мысль. Вспомнилась Марина. Потом Лариса. А что, если Турецкий прав? Словно вторя моим мыслям, зазвонил телефон. Турецкий сообщал мне данные вскрытия: пули, обнаруженные в телах Родина и Машкина, идентичны. Мы обсудили случившееся. Даже если Лариса и виновна, то убивала не она. Это ясно. Тогда кто? Кто-то, кто подсиживал того и другого на работе? Может, Гера Трифонов? Тоже вряд ли. Тогда кто? Слишком уж много в этой истории темных пятен. Поняв, что прояснить события можно только одним путем – с помощью открытого сотрудничества, – я сделал первый шаг: рассказал Турецкому обо всем, что произошло в Ялте. Точнее, почти обо всем, включая свои ухаживания за Мариной, ее превращение в адвоката, странное исчезновение, визит ко мне Ларисы. Одно лишь я оставил в тайне: нашу с Мариной ночь.
Витя, Витенька – вот как называла его мама. Старушку маму Витя очень уважал, она прошла через многое в этой жизни и тем не менее смогла остаться хорошим человеком. Мама воспитала и его, и его младшего брата Васю одна, без отца. Была она родом из глухой деревеньки на Тамбовщине, необразованная баба. Застала времена колхозные, когда в деревнях жрать было нечего и отапливаться нечем, и они с матерью ходили на поле собирать колоски, и мать дрожала, как бы их кто не увидел. И холстину мать делала сама, колотила, отбеливала на солнце, пряжу пряла из дурно пахнущей овечьей шерсти. В церковь на причастие надо было идти в соседнее село, и мать снаряжала ее в дорогу, надевала все чистенькое, на ноги выдавала ботинки, и Галя шла, а уж обратно из церкви ботинки снимала и шла босиком – берегла.
Потом Галя, недоросток, служила сторожем при складе, выдали ей сапоги на два размера больше да ружье, а стрелять-то она и не умела. Зимой плохо – ходишь туда-сюда, зуб на зуб не попадает, хорошо, рабочие в служебное помещение звали погреться… Потом и на заводе работала у станка… А замуж вышла за интеллигента московского, да только он пить сильно стал сразу, и мать его, свекровь, значит, Галю ненавидела и со света сживала. Зачем, мол, сын на необразованной такой женился. С ребятами совсем не помогала сидеть – придет Галя с работы вечером, а они еще не обедавшие сидят, некормленые. Да, бывало, и нечего дать-то им. Муж потом к другой ушел, помоложе, пошикарнее. Приходилось деньги у подруг занимать – там рубль, тут рубль, – и дети три дня сыты, цены-то не нынешние.
Жили они сперва в старом доме на Красной Пресне, после в Сокольниках, а потом и в Щукино переехали. Младший сын Вася женился, как только восемнадцать ему исполнилось, жил отдельно, двух детей заимел за это время – одного за другим, а старший никак. Главное – во всем парень положительный: и не курит, и не пьет (младший-то в отца пошел по этой части), и из себя видный, да и человек порядочный. Не везло ему с бабами. Вечно, еще с четырнадцати лет, интересовались им какие-то лахудры, прости господи. Видят, простой человек, нехитрый, неиспорченный – так и липли все, и каждой наперед испортить хотелось. Но мать вскоре немного успокоилась: Витя особенной тяги к женщинам не проявлял, больше с матерью дома отсиживался, да и сказывалось, знать, то, что она его еще мальчиком в церковь таскала. Тут как привыкнет человек с детства в церковь ходить, пока не испорчен еще взрослыми глупостями да сомнениями, пока он открыто все в сердце принимает, и дурное и хорошее, – и готово, всю жизнь теперь это воспоминание сладкое будет манить: полутемь, да батюшки в рясах, да чашечки золотые с горячей водой пополам с вином, да вкусная изюминка хлеба во рту, и свечи кругом…
Детство свое Витя помнил плохо, так, нескладными кусками. Как во дворе у них стояла голубятня, помнил, и голуби кругами летали над домами. Как с большим мальчиком подрался, брата младшего защищал. Позже-то у них отношения испортились. Женщина первая у него в четырнадцать лет появилась, когда на лето в лагерь с ребятами выезжал. А особенно запомнил ранние голодные годы, когда принесенное домой яблоко было событием, и время от времени денег не хватало на чай с хлебом. Про себя Витя решил, что вырастет и голодать больше не станет.