Шишков поливал все увереннее. Он припомнил историю, в которую полгода назад попал один из его таксистов, и теперь уверенно пересказывал ее как по писаному.
– Ладно, проверим, – почему-то угрюмо сказал смотрящий. – А подельники твои… ну соседи эти… они тоже здесь, в этой тюрьме сидят?
«Ай-я-яй! – подумал Шишков. – Как нехорошо». Не успел он тут сориентироваться.
– Не знаю, – тоже угрюмо сказал Шишков.
– Проверим, – сказал смотрящий.
Шишков совсем пал духом. Как он мог забыть, что в любой тюрьме существует собственная почта и хорошо налаженная связь со свободой?! Как он мог надеяться на какую-то наивную ложь?! Он лишь загнал себя в угол, создал себе кучу проблем, и, скорее всего, теперь уже неразрешимых.
– Отдыхай пока, Виктор, – сказал смотрящий. – Знакомься с окружающим. Хочешь есть – ешь, все на столе.
Шишков понял, что аудиенция окончена, и, сгорбившись под грузом им же самим созданных проблем, заковылял к своей шконке. «Зря, зря, – думал Шишков. – Не надо было врать». И тут же понимал: не соври он сейчас, может быть, этой вот даже короткой дороги до шконки в его жизни могло бы уже и не быть.
Шишков упал на шконку и закрыл глаза.
Ашот подошел к нему, присел на край шконки:
– Ну чего? Нормально?
– Нормально, – не открывая глаз, сказал Шишков.
Говорить ему не хотелось. Ашот задал еще пару ничего не значащих вопросов, догадался наконец, что к разговорам Шишков нерасположен, и удалился. Насколько мог судить по звукам Шишков, Ашот отправился знакомиться с постояльцами камеры. Делать нечего – даже не прислушиваясь, Шишков невольно слышал все разговоры.
Стоптанные, как успел заметить прежде Шишков, башмаки Ашота прошаркали до соседней шконки. На ней, это Шишков тоже заметил раньше, лежал худющий мужик с глубоко запавшими глазами в поношенном тренировочном костюме и, ни на кого не обращая внимания, курил в потолок.
– Привет, – услышал Шишков голос Ашота.
Худющий мужик, судя по всему, молча выпустил в потолок очередную струю дыма.
– Меня за наезд посадили, – сказал Ашот и весело хохотнул. – В прямом смысле за наезд, машиной, не за такой, знаешь, наезд типа… ну ты понял. А ты? Тоже первый раз?
– Не, не первый, – послышался надтреснутый голос мужика. – Пятый.
Шишков пожалел, что глаза его закрыты. Можно было представить себе физиономию Ашота после подобного ответа! Но не открывать же глаза вот так, вдруг, не пялиться же! Ладно, Шишков отвернулся лицом к стене.
– Ничего себе?! – присвистнул Ашот. – Круто. И за что в основном?
– В основном ни за что, – ответил надтреснутый голос.
– Ну это понятно, – не унимался Ашот. – А вообще?
– Вообще – квартирные кражи.
– Понятно.
– Вряд ли, – сказал рецидивист.
– Что – вряд ли? – не понял Ашот.
– Вряд ли тебе хоть что-то понятно, – пояснил домушник и, судя по звуку, выпустил струю дыма. – Иди знакомься дальше, со мной тебе будет неинтересно.
Виктор устал слушать их разговоры, попытался заснуть. В голове крутились самые разные мысли, ужаснее всего была мысль о том, как переживет все это жена и что с ней сейчас, где она? Позвонить ему не разрешили, но, скорее всего, она в курсе того, что произошло. По крайней мере, эти люди не упустят случая, чтобы не очернить его в глазах жены и близких ему людей, возможно, даже попытаются шантажировать ее, требуя все того же – печати таксопарка, документов и денег. От этих мыслей Шишков впал в депрессию, он чувствовал, что с каждой минутой нахождения в тюрьме, силы все больше и больше покидают его, так же как покидает его вера в то, что Тихонов не подставил его. За несколько минут Шишков пережил страх, ужас, кошмар и боль одновременно, наверное, это как-то отразилось на его лице, потому что Ашот наклонился к нему и спросил:
– Эй! Тебе не плохо? – В голосе Ашота послышались нотки участия и сострадания.
– Нормально, – одними губами ответил Шишков и в душе поблагодарил Ашота за простое человеческое участие.
«Как странно складывается человеческая судьба!» – думал Шишков. И вправду: сегодня он – преуспевающий «новый русский», а завтра – часть отходов общества.
– Тише, вы! – прикрикнул на спорящих о чем-то сокамерников Ашот. – Виктор спать хочет.
– Еще чего?! – возмутился смотрящий, но умолк.
Еще несколько минут не то дремоты, не то смутного ожидания чего-то… Беспокойство не покидало Шишкова, с каждой минутой оно все больше и больше охватыло его душу. Наконец произошло то, чего Шишков не ждал, но предчувствовал.
Дверь камеры распахнулась и надзиратель, осмотрев заключенных, остановился взглядом на Шишкове.
– Шишков, на выход.
– Свидание? – спросил Виктор.
Ему не ответили. Пока Виктор шел по коридору, в голове его прокручивались варианты того, зачем и кто может его вызывать. Самый реальный вариант, который казался ему, – это адвокат. Его, Шишкова, адвокат, который приехал выяснить детали дела и продумать защиту. Но Шишков не угадал.
Следователь Жуков смотрел пронизывающим насквозь взглядом. Шишков сразу понял: что-то здесь неладно.
– Присаживайтесь. – Шишкову придвинули стул.
– Спасибо. Что с женой?
– Все в полном порядке. Она передает вам привет и надеется на скорое возвращение.
Жуков говорил казенными фразами, Шишкову даже скучно стало от того, как можно так примитивно, беззастенчиво врать. Его жена, разумеется, говорила бы совсем другие фразы, если, конечно, с ней действительно все в порядке…
– Что вам от меня нужно?
– Да вы не волнуйтесь. – Было видно, что Жуков получает удовольствие от беспомощности Шишкова.
– Я и не волнуюсь. Но если вы хотите, чтобы я изменил свои показания, то я этого делать не собираюсь ни при каких условиях, чего бы мне это ни стоило…
– Конечно, конечно, – наигранно вежливо согласился с ним следователь, – как вы могли только такое подумать, я к вам с самыми что ни на есть добрыми намерениями…
– Говорите быстрее или отпустите меня, – резко перебил его Шишков, – я хочу спать.
– Что вы, что вы, скоро вы будете спать долго и спокойно.
«Ага, засну навсегда», – сострил Шишков.
– Я слушаю вас, – в этих словах проявился бывший заместитель директора таксопарка, – подтянутый, строгий, собранный, у которого на счету каждая минута, не намеренный тратить ни секунды на лишние разговоры.
Следователь Жуков чувствовал себя неловко. Он прекрасно понимал, что человек, который находится сейчас перед ним, гораздо порядочнее его самого, и испытывал к Шишкову чувство уважения и жалости одновременно. В последнее время Жуков часто испытывал жалость к своим подопечным и все острее – чувство собственной вины перед ними, но выйти из мчащегося на полном ходу поезда он уже не мог.