Лиходолье не терпит слабых и чересчур мягкосердечных. Всех все равно не спасти, кто-то обязательно останется в числе брошенных, оставленных на обочине…
Искра обнял меня крепче и увел подальше от дрожащего мальчишки, а следом за нами начали расходиться торговцы – собираться в дорогу, затаптывать, засыпать землей еще тлеющие уголья кострищ. Защелкали поводья, телеги одна за другой выезжали на дорогу, выстраиваясь в более-менее ровную линию, удаляющуюся на юг, прочь от проклятой деревни. Харлекин подсадил меня в седло, взобрался следом и пустил коня неспешной рысью слева от торгового каравана.
Напоследок я оглянулась и невольно вздрогнула – сжавшегося в комок подростка на месте оставленной нами стоянки уже не было. Только низкая степная трава, чуть подсвеченная зеленью, волнами колыхалась на ветру до самого горизонта…
Я закончила вбивать очередной колышек высотой мне где-то по колено, вокруг которого была обвязана тонкая, с мизинец, бечева, еще мокрая и резко пахнущая солью, и с трудом разогнулась, покачиваясь из стороны в сторону и разминая затекшую поясницу. Казалось бы, задача проще некуда – взять длиннющую бечеву, которой торговцы обычно перематывали тюки с шерстью или хлопком, навязать на колышки и натянуть вокруг стоянки так, чтобы концы расположились напротив «воротец», перед которыми обычно горел самый большой сторожевой костер. Вот только колышков оказалось не меньше полусотни, а поскольку делали их наспех, то я уже два или три раза успела занозить пальцы, пока затягивала узлы и вбивала колышки с помощью деревянного молотка в сухую, твердую землю. Монотонная, нудная работа, помочь в которой мне никто, кроме Искры, почему-то не вызвался. И ведь никакого чарования пока еще не было – ромалийское обережное колдовство начинается с момента, когда концы веревки завязываются в хитрый узел, крепкий и прочный, но легко развязывающийся, если знать, за какую петельку поддеть и потянуть. Но все равно люди смотрели на меня с опаской, считая, что я уже колдую что-то несусветно страшное и могучее, хотя я на самом деле попросту тихонько ругалась себе под нос, вытаскивая очередную занозу.
Тихо вокруг. Непривычно тихо. Обычно степь полна звуков – шелестит травяное море, тихонько стрекочут сверчки, шумит нескончаемый ветер, донося откуда-то издалека отрывистое звериное ворчание. Шуршат полевые мыши, щебечут какие-то птицы… постоянная, непрекращающаяся возня под названием «жизнь». А сейчас все как будто пропало, затаило дыхание, спряталось поглубже и подальше, пережидая нечто, надвигающееся с востока и идущее следом за закатившимся за горизонт солнцем.
– Как продвигается труд на благо спасения человечества?
Я подняла голову, глядя на приближающегося ко мне харлекина, беспечно помахивающего пустым драным мешком, в котором он уволок свою часть колышков за раз, чтобы не бегать постоянно к сваленной у телег занозистой горке.
– Ты еще не устал от этих подначек? – поинтересовалась я, вставая с земли и оглядывая получившуюся оградку. Держалось вроде неплохо, хотя будет достаточно одного хорошего пинка, чтобы опрокинуть любой из колышков, а то и сломать его пополам. – Лучше помог бы.
– А ты не устала еще от собственного благородства, а, Змейка? – Искра подошел ближе, взял меня за правую руку, развернул ладонью кверху и начал придирчиво ее рассматривать. – Иголка потоньше у тебя есть?
– Вроде была, – озадаченно отозвалась я. – А зачем?
– Ты две занозы пропустила, – вздохнул оборотень. – Сейчас не вытащим, палец может загноиться, а приятного в этом будет мало, поверь моему опыту.
– Еще успеем. – Я торопливо высвободила ладонь и пошла к «воротцам», расправляя лежащую в траве веревку. Руки уже саднило и щипало от соли, но надо было успеть до темноты.
С темнотой придет глада или же еще что-нибудь, не менее опасное и неприятное, а оставлять лагерь без какого-либо оберега, защищенный одними лишь кострами, мне не хотелось. Слишком много нечисти, которая не боится света и открытого огня и может бродить рядом с людьми, поджидая удачного момента для нападения. Вспомнить ту же «водяную лошадку», которая днем преспокойно разгуливала у ромалийского лагеря в табуне, а ночью приманивала к себе всадника и уносила его подальше в степь, где некому было помешать пиршеству.
– Вот упрямая дурища, – беззлобно ругнулся харлекин, подбирая оставшиеся колышки и собираясь идти за мной, как вдруг замер, пригнулся и склонил встрепанную рыжую голову набок, будто бы прислушиваясь.
– Что?
В ответ Искра только негромко шикнул, торопливо опускаясь на колени, а потом и вовсе ложась на траву, прижимая ухо к земле.
– Всадник приближается. Или повозка. Лошадь идет тяжело – либо устала, либо тянет за собой телегу. – Оборотень поднял голову и легко поднялся на ноги. Широко улыбнулся, так, что в сгущающихся сумерках мне почудилось, что во рту у него блеснули треугольные железные зубы. – Кажется, едет наш отставший купец. Вот и сможем проверить, тащит он на себе проклятие или все-таки в рубашке родился.
– Надо круг закончить! – Я сорвалась с места, едва ли не бегом направляясь к «воротцам», у которых деловито суетились дозорные. Оттолкнула одного из них, молодого совсем парня, да так, что тот оступился и едва не угодил в костер, и, подхватив концы веревки, начала вязать на них ромалийский узел, то и дело поглядывая на дорогу. Теперь уже и я разобрала сквозь возмущенную ругань стук подкованных копыт по утоптанной земле, щелканье кнута и резкие, отрывистые окрики.
– Опа, гляди! Кажись, передумал Лис у вдовушки оставаться, – хохотнул кто-то у меня за спиной, шагнул вперед – и сразу же ойкнул от звонкой оплеухи.
– Куда собрался? – Голос Фира, глубокий и спокойный, как омут на дне реки, раздался у меня над ухом. – А вдруг тебя нежить заманивает? Постучала тварь зубастая копытом по дороге, посвистела погромче, а ты уже к ней прямиком в пасть бежать? Ну так беги поскорее, дураки мне тут не нужны.
Затянуть узел покрепче, не обращая внимания на шум.
Сдернуть с плеч легкий плащ, торопливо расстелить на земле, прямо под узлом, рассыпая на плотную ткань мешочек с мукой, позаимствованный у Ховрины.
Стук копыт все ближе – краем глаза я увидела выплывающую из темноты лошадь, из последних сил тянущую с горкой нагруженную телегу по дороге, и купца по прозвищу Лис, вставшего во весь рост и машущего рукой.
Торопливо вывести прямо по муке обережный символ, четкий, хорошо заметный. Один раз ошибиться, торопливо затереть все ладонью и начать заново. Спокойнее надо быть, спокойнее.
Еще раз, только теперь более медленно, тщательно.
Торговец останавливает лошадь, громко здоровается и быстро идет к стоянке, будто бы и не видя направленного на него взведенного арбалета в руках одного из охранителей.
Я закончила последнюю завитушку, отчего обережный знак едва заметно засиял зеленью, приподнялась и дернула за концы плаща, встряхивая его так, чтобы заговоренная мука осела на веревке и хитром ромалийском узле.