Двух третей хвоста у шассы уже не было – похоже, что его сильно повредили и он попросту отпал, как у ящерицы, оставив после себя уже поджившую, закрытую прочной корочкой рану. Ворох светящихся рыжим янтарем гибких волос-шипов занавешивал склоненное лицо, а медленно слабеющего сияния от золотой чешуи было достаточно, чтобы разглядеть безжизненно распростертое тело железного оборотня. Вернее, то, что от него осталось.
Выстрелы из Ризаровой пушки превратили харлекина в жалкий обрубок. Правая рука отсутствовала вовсе, она была оторвана выстрелом в плечо еще у стен Златополя. Ниже пояса от харлекина осталось лишь залитое маслянистой черной жидкостью месиво из проволочек, вывернутых наружу острых остатков брони и более крупных покореженных деталей, которые заменяли железному оборотню кости ног. Выше, там, где чешуйчатые руки шассы оглаживали практически неповрежденную броню, была видна большая дыра в груди, и меж разволоченных стальных лепестков тускло блестели осколки какого-то кристалла, опутанные едва заметно светящейся золотистой паутиной.
– Ис-с-скра… – тихонько прошипела шасса, не поднимая головы, и Викториану в этом отрывистом шипении почудился всхлип. – Я тебя не вижу…
Мия когда-то говорила, что шассы не видят только мертвых…
Дудочник качнулся вперед, под башмаком что-то хрустнуло, рассыпаясь под толстой подошвой.
Змеедева вскинула голову, и Вик почувствовал, как у него кровь отхлынула от щек, а душа, казалось, ушла в пятки.
По впалым щекам, покрытым прочной золотой чешуей, скатывались розоватые капельки-слезы. Шассы не плачут, попросту не могут плакать, не предусмотрена у них такая эмоция, как горе, – а эта плачет. И лицо у нее уже не змеиное, оно неуловимо изменилось, став гораздо более похожим на человеческое. Появился маленький курносый носик, рот уже не казался узкой щелью на половину лица, наметились губы…
– Вик, – она чисто человеческим жестом прижала длиннопалые когтистые ладони к щекам, глаза сияли сквозь тоненькую пленку слез, превратившись в невиданную драгоценность, – что ш-ш-ше делать? Мне нуш-ш-шен стреш-ш-шень. Скрепить…
– Стержень? – Змеелов медленно подошел почти вплотную к шассе, глядя на нее сверху вниз. Он мог бы добить ее прямо здесь и сейчас, один удар клинка по горлу или в грудь – и трофей в руках… Но… Всегда возникает это самое поганое «но». – Какой стержень?
– Волш-ш-шебный… ш-ш-шас-с-с-сий… – Она опустила голову, зачем-то начиная собирать осколки кристалла, торчащего из развороченной груди харлекина, будто бы решая трудную головоломку.
– Шассий стержень, говоришь?
Викториан огладил себя по груди свободной рукой. Заветная дудочка, та самая, на которую он угробил столько времени и сил, которую создавал сам, с нуля, помещая в узор камни, добытые из шассьих нор, обломки причудливых подземных скульптур, невесть как созданных змеелюдами, – она все еще лежала в чехле, не потерялась во время бега.
Свой голос, спокойный, деловитый, Вик услышал будто бы со стороны.
– А если я дам то, что тебе нужно? Что взамен?
Мия вскинула голову, янтарные шипы колыхнулись огненной переливчатой волной.
– Вс-с-сё.
Вот так. Коротко и ясно.
Змеелов наклонился, ощущая, как лицо пылает от жара, исходящего от золотой чешуи, потянул за цепочку, вытаскивая чехол с дудочкой из-за пазухи.
– Хочу тебя. Пойдешь, куда я скажу, и сделаешь то, что я от тебя потребую. Согласна?
Глаза с вертикальным зрачком сузились, и Мия кивнула, требовательно протянув к нему руку ладошкой вверх.
– С-с-согласна.
– Ну, тогда по рукам. Держи.
Тонкая волшебная дудочка перешла от змеелова к шассе и тотчас засветилась, заиграла всеми цветами радуги, будто бы под узором из драгоценных камней засияла миниатюрная звездочка. Мия глубоко вздохнула и неожиданно с короткого размаха воткнула дудочку в глубокую рану на груди харлекина, точно в дыру с осколками прозрачного желтого камня. Инструмент Кукольника вошел в эту дыру с легким скрежетом почти наполовину, и почти сразу его сияние начало впитываться в тонкую золотую паутинку, обрывки которой путаным нитяным облачком, металлической куделью выглядывали из раны. Ниточки зашевелились, как живые, и неожиданно начали сами по себе складывать обломки кристалла воедино, приращивая их к тому самому «стержню», в который превратилась дудочка…
Минута… другая…
Шасса не шевелилась, не обращала внимания на полыхавший поблизости огонь, на дым, который в любой момент мог накрыть ее удушливым облаком, стоит только поменяться направлению ветра. Она неотрывно смотрела на то, как в чаше ее ладоней срастается заново сердце харлекина, опутанное мягко светящейся паутиной…
Последний кусочек кристалла встал на место с тихим, почти неслышным стуком, последний кусочек мозаики – и длинный продолговатый камень медленно погрузился в рану, продолжая светиться всеми цветами радуги. В горле железного оборотня зародился хриплый клекот, то, что осталось от его тела, выгнуло дугой, задрожало, уцелевшая рука с резким звоном сжалась в кулак, загребая землю.
Шасса торопливо отпрянула, отодвинулась прочь, помогая себе руками. Вскинула взгляд на дудочника.
– Отойди! Быс-с-с-стро!
Вик подчинился, не раздумывая и не сводя глаз с оживающего харлекина, который пять минут назад был совершенно точно мертв. Что делают сильно поврежденные железные оборотни, если они еще способны двигаться? Правильно, ищут легкую добычу, чтобы восстановиться. Сойдет все, что угодно, – падаль, животные, люди. Любой источник плоти, который можно сожрать, чтобы попытаться восстановить собственное тело…
Харлекин дернулся, рывком поднимая тяжелую уродливую голову, единственный уцелевший глаз смотрел прямо на дудочника. Нижняя челюсть, украшенная треугольными железными зубами, чуть опустилась и с резким звоном захлопнулась. Оборотень приподнялся, загребая землю единственной рукой, но тут Викториана загородила шасса, длинно, резко зашипев на харлекина и указывая куда-то в сторону, где на черной выжженной земле виднелось что-то… крупное.
– Ганс-с-слингер, – с нескрываемой ненавистью прошипела Ясмия, не двигаясь с места и наблюдая, как харлекин ползет к распростертому на земле телу, прочь от дудочника. Как он загребает землю единственной рукой, а измочаленные ноги волочатся за ним, вспахивая почву развороченной броней, будто плугом.
Жалкое, отвратительное и одновременно пугающее зрелище.
К счастью, темнота скрыла момент, когда оборотень вгрызся в тело Ризара, поглощая человеческую плоть и восстанавливая собственную, но заглушить звуки, от которых ком подкатывал к горлу, не могла.
Викториан отвернулся, с трудом сглатывая ставшую кислой и вязкой слюну, перевел взгляд на змеедеву: она наблюдала за этой жуткой трапезой неотрывно, будто бы запоминая. И поджимала губы, совсем как человек, который вынуждает себя смотреть на что-то отвратительное, чтобы получше запомнить и отомстить впоследствии тому, чьи действия привели к столь печальному результату.