— Глупый, если бы я тебя не знала так хорошо, то подумала бы, что ты ревнуешь. Да, впрочем, ты всегда делал вид, что зверски меня ревнуешь к каждому телеграфному столбу, а сам искоса любовался, я же видела…
Он вспомнил…
Она, эта трогательно-смешная девчонка, в той, старой арбатской коммуналке постоянно вертелась перед носом вполне уже самостоятельного юноши-студента-юриста, к которому, случалось, захаживали дамы. Ну, не дамы, конечно, девушки. Иногда сокурсницы. Чаще — просто хорошие знакомые, из смежных, как говорится, компаний. Пересеклись, понравились друг другу, забежали — и ах, какое это удовольствие — вот так, на бегу! И ведь «стервозная» девчонка — из-за того, что ему постоянно казалось, будто она подглядывает в замочную скважину, — была — вот она! Чихнул, а она: будьте здоровы! Вежливая, как же…
Но однажды — он уже проходил практику в Московской городской прокуратуре, значит, последний, выпускной курс — Сашка обнаружил, что девчонка-то словно куда-то испарилась, а ее привычное место заняла статная девушка, и, что было совсем неожиданно для него, — очень даже ничего собой! И куда что девалось?..
Подошло время, и кому-то приглянулся достаточно добротный еще дом, правда, старинной постройки, но зато в самом центре Арбата. И то, чего не могли годами совершить все ЖЭКи и РЭУ, вместе взятые, все жилищные комиссии от районных Советов депутатов трудящихся до райкома партии, сделалось в одну минуту. Дом, естественно, был объявлен аварийным. Более того, неожиданно выяснилось, что таковым он был зарегистрирован еще в сороковом году, то есть до Великой Отечественной, а почему продолжал стоять, заселенный жильцами всех возрастов и поколений, никто не мог ответить с уверенностью. Короче говоря, в один прекрасный день люди были приглашены в жилкомиссию райисполкома, где им вручили ордера на получение отдельных квартир, то уже были остаточные явления хрущевской программы строительства жилья, ознаменованной появлением пяти-, девяти— и двенадцатиэтажных домов из сборного железобетона. Это они потом стали «пресловутыми», а по замыслу их создателя быстро решили самую больную, жилищную проблему советских людей. Просто надо было дальше думать, о том времени, когда гарантийный срок закончится, а этого чиновник уже делать не хотел.
Дошла очередь и до коммуналки, в которой обретались Турецкий, тетка с племянницей — Фроловские и еще две семьи. И вот, когда перед Турецким встала необходимость снять с вешалки немногие свои одежки и сложить их в чемодан, собрать книжки в удобные для переноски связки и отчаливать, он встал перед дилеммой. Уехать сейчас вот так, вежливо попрощавшись, значит, больше никогда не встречаться с темноволосой девушкой, обладательницей отличных, извините, форм, явного музыкального таланта и весьма покладистого характера. Что, вместе взятое, случается нечасто. И вскоре семейная пара Турецких переехала в добытую для молодой семьи с немалыми, кстати, трудностями для Московской городской прокуратуры — там еще и Костя приложил определенные усилия — двухкомнатную квартиру в «сталинском» еще доме, на Фрунзенской набережной. Много позже появилась эта, трехкомнатная, в этом же доме, это когда родилась Нинка, а сам Александр Борисович стал старшим советником юстиции, то бишь в полковники выбился.
Но не в том суть. Вспомнил он те суматошные, неугомонные, дурные какие-то дни всеобщего переезда, когда надо было одновременно решить и самый главный, жизненно важный вопрос — как жить дальше. А советчиков было много! Один Костя чего стоил! Ему вторили Славка Грязнов, даже сама Шурочка Романова, возглавлявшая Московский уголовный розыск. И все в один голос говорили, что от добра добра искать в его возрасте негоже. Еще не будучи женой, Ирина каким-то образом сумела завоевать сердца Шуркиных товарищей и сослуживцев. Отсюда и советы. Он всех внимательно выслушал и принял собственное решение — немедленно жениться, пока Ирка рядом, а то уедет к тетке, куда-то в Борисово, что ли, — и с концами. А так — под рукой.
Славные были времена!.. Но именно из тех времен Турецкий пронес через всю свою семейную жизнь свое личное, персональное отношение, ну, например, к тому, как должна одеваться и, вообще, выглядеть его жена. Помнится, на первое «серьезное» свидание — он уже не помнил, где это происходило, но была масса народа — Ирка явилась в такой короткой юбке, что у него сердце трепыхнулось. Но даже и не в этом была беда. Нет, ножки-то у нее что надо! И все остальное — на своем месте, но… Он же видел, как глазели посторонние мужики! И видел, что плавало в их, затянутых поволокой, глазах. И понимал, что случится, если он хотя бы на минуту выпустит из пальцев ее руку с модной сумочкой. Ну, уже одно то, что она просто сесть в метро не могла, это еще куда ни шло, она даже по лестнице в кинотеатре вынуждена была подниматься как-то боком, по-крабьи. Зато темнота зрительного зала дала простор — и не только для фантазий, ничем, правда, так и не кончившихся, однако тем не менее. Но Александр уже никогда не забывал это гнетущее его чувство безумной ревности, замешанной на ненависти ко всем окружающим их мужикам. Впрочем, женщины были тоже хороши! Оно и понятно, далеко, очень далеко не каждой из них пошел бы такой вольный наряд. А раз нельзя мне, значит, это некрасиво, фи, как вульгарно, ужас, до чего доводит эту молодежь отсутствие элементарного вкуса.
Может, с тех пор он и возненавидел толпу? С ее осуждающими глазами. И себя, вынужденного это наблюдать. А, если честно признаться, вспыхивала неприязнь и к предмету повышенного внимания. Ты чего, не можешь, что ли, как все? Вот оно, в чем дело… Нужен ведь только толчок…
Или вот, скажем, тот же Хлебников. Ну, соберись у него в мастерской узкий круг людей, человек шесть — восемь, и занимайся они чем угодно, никому и в голову не пришло бы устраивать засады, подслушивать, подсматривать. Никому ж неинтересно, чем ты с женой в постели занимаешься. Или твои друзья. Но толпа, общество! Другие законы действуют. И Александр Борисович постоянно следил за «нравственностью» своей жены, а теперь приходится уже и о дочери думать. Нет, о подозрениях речь пока не идет, но смущает реакция на очевидное, этакая легкомысленная бравада — со мной ничего подобного случиться не может. По определению. Я не такая, я совсем другая. Конечно, так, попробовала бы иначе.
— И нечего улыбаться!
А это уже было сказано по поводу затаенного взгляда Ирины, наверняка догадывавшейся, о чем думал муж.
— Прости, милый Шуринька, я не улыбаюсь, — почти пропела жена. — Я радуюсь такому выразительному твоему проникновенному выражению лица. Значит, — сделала она неожиданный вывод, — ты совсем здоров. И нечего больше прикидываться!
Вот-те на! Права, куда денешься?..
И они стали смотреть материалы. Шутки кончились, едва началась «беседа». Александр Борисович весь ушел в слух, его настораживали интонации этого сутенера. И все указывало на то, что Хлебников чувствовал себя в абсолютной безопасности. Он в самом деле ничего и никого не боялся. Ну, предположим, участковый лейтенантик, хоть он и старший, — не та «крыша». Значит, есть и повыше. Именно она и будет включена в дело в нужное время. Володя Яковлев обладает достаточной самоуверенностью, но тут надо хорошо думать. Потому что, если не заговорят женщины, а Нинка с Юлией, естественно, выйдут из игры, у Хлебникова будут все шансы утопить дело. Не у него самого, так у его клиентов. А вот захотят ли женщины дать показания, что их силой, принуждением заставляли обслуживать клиентов, — это большой вопрос. И кстати, если обвинение строить только на этих фактах, можно здорово проколоться…