Первая неприятность произошла с Ланой у входа в метро. Она уже решила, что никакая опасность ей больше не грозит, и немного расслабилась. Видела в электричке нескольких солдат, стала приглядываться к ним, проверяя, не следят ли именно за ней, и, не заметив никакой их реакции, успокоилась. А когда уже проходила мимо стеклянных дверей в метро, почувствовала, что кто-то сзади ее будто сильно дернул за руку. Толпа приезжих у турникетов напирала, но она успела обернуться и увидеть позади себя неприятно ухмыляющегося молодого парня с круглой стриженой головой, торчащими ушами и оскаленной нижней челюстью, в которой поблескивали два стальных зуба. Он ловко вывернулся из толпы и исчез. И только пройдя турникет, Лана обнаружила, что сумочку как корова слизнула. Ну, вот оно!.. Как-то стало сразу нехорошо. Будто воздуху не хватило. Холодным потом словно окатило.

Лана оглядывалась в поисках… кого? Ну, конечно, этого, ушастого! Но это уже было бессмысленным делом. Да, впрочем, и в сумочке ничего важного и не было. Документы в карманах, проездной на метро – вот он, еще в руке зажат. Оставалось только сожалеть об Андрюшиной зажигалке…

Приехав в гостиницу, она на всякий случай поинтересовалась у горничной на своем этаже, не спрашивал ли ее кто? Были, ответила та. Молодой парень спрашивал, когда вернется Медынская? Минут десять назад. Ну, а горничная ответила правду, что та еще утром съехала. Он и ушел, спросил только, не оставляла ли телефона. Но про это горничная не знала. Как и про сумку в камере хранения, внизу, в холле. А как выглядел тот парень? Да обычной молодой человек. В джинсах и ковбойке навыпуск. Ухажер, что ли? Так совсем мальчишка.

Лана кивнула и, спустившись в холл, внимательно огляделась, даже наружу вышла посмотреть, и только после этого забрала в камере свою сумку и отправилась к Столешниковой

Она сделала подробный отчет Елизавете Алексеевне о своем разговоре с капитаном Андрющенко, сверяясь со своими вопросами, записанными заранее, постаралась максимально точно передать и его ответы. Столешникова внимательно слушала, а потом спросила:

– Смотрю, ты больше сама выступала, а он-то помалкивал? Ну, и что думаешь по этому поводу?

– Мне кажется, что я допустила грубейшую ошибку, пойдя в конце разговора на обострение. Да еще эта пощечина… Все это, я теперь понимаю, обязательно отразится на его отношении в Андрею. И я виновата. Вот эта мысль и мучила меня всю дорогу в поезде. Даже вернуться хотела, чтобы извиниться, но… Испугалась, честно говоря. И, как видно, не зря. Сумочка-то – тю-тю! А почему? Да я сама же и показала. Вот, говорю, все записано! И ладонью – шлеп! Обрадовалась, дура, нашла, чем испугать!.. И в гостинице уже был гость, интересовался, где я.

– Ну, это хорошо, девочка, что ты сама понимаешь… А теперь садись, поешь, вы ж не успели? – Столешникова иронически усмехнулась. – А потом садись и все рассказанное мне подробно запиши, а то забудешь. Я сниму копию на ксероксе, после чего мы с тобой обдумаем одно мое предложение. Я ведь тоже все утро размышляла над твоим вопросом. Есть кое-какие наметки… А вечерком сходишь на вокзал, там есть авиационная касса. Но если у тебя имеется возможность еще немного побыть в Москве, считай, что я тебе уже предложила остановиться у меня. И в дальнейшем, очень тебя прошу, не стесняйся. Приезжай, я буду всегда тебе рада. Я одна, мне подружка – тоже в радость!.. А за твоего паренька мы еще поборемся…

Глава восемнадцатая ХЛЕБОРОДОВ

Не справившись с Хлебородовым с помощью постоянного физического давления и оскорблений, вернувшийся обозленным в казарму после неудачи с телкой Сопли, командир отделения Дедов решил подключить теперь еще и моральное – но на всю катушку! Ведь если человек покорно, с утра до ночи, моет загаженный сортир, это совсем не значит, что гордость его сломлена окончательно. Все однажды кончается, в том числе, и мытье нужников. Но из глубокого и изощренного морального унижения человек, если и выходит, то с трудом. Чаще кончается трагически. Это хорошо знают в тюрьме. А тот, кто прошел эту «школу современной жизни», да еще и оказался способным учеником, усвоит полученные знания надолго. Или навсегда. Дедов полагал, что сам владеет этими навыками в совершенстве.

Чтобы не вызвать у возбужденного после свидания со своей девкой Сопли немедленно взрыва, который мог бы негативно отразиться на поведении остальных «первогодков», разными способами приучаемых к послушанию и покорности, Дедов посчитал нужным устроить разговор с Хлебородовым для начала наедине. Но не улице, без посторонних, а в казарме.

Получалось, что вроде бы и наедине, хотя сам же наблюдал неподалеку заинтересованные лица и Коротеева, и Затыкина, и других – своих. Но не только. Были и такие – из первогодков, – которые не были согласны с «дедовскими» методами воспитания и пытались сопротивляться. Среди них были во взводе и несколько крепких и непокорных парней с Северного Кавказа, которых «деды» сами побаивались задевать. Те стояли друг за друга. Ну, и некоторая молодежь, понятное дело, к ним тянулась. Поэтому очередной спектакль по воспитанию интересовал многих. Казарма оживленно ожидала реакцию Сопли на эти «переговоры».

Дедов строго приказал Хлебородову подойти поближе. Указал на табуретку, велел сесть, после чего сообщил, что есть серьезный базар. Так и сказал: «базар», чтоб все сразу определить и расставить по своим местам.

Но, забегая немного вперед, можно сделать вывод, что сержант Дедов, добившийся сержантских лычек неустанным и жестким трудом и особым послушанием, воспитанным в уголовной среде, знающий скверную человеческую природу и научившийся бесстрашно пользоваться этим своим знанием, в случае с рядовым Хлебородовым допустил серьезный психологический просчет. Он нарочито сунул свой грязный палец в самую заветную, болевую точку – причем, ткнул грубо и жестоко. И поплатился.

– Сиди, Сопля! – приказал он громко, чтоб все слышали. – Начнем подбивать «бабки». Вот твой счет. Долг, то есть, который набежал за две послед-ние недели. Оглашаю! Общая сумма на сегодняшний день составляет шестьсот рублей. И три наряда вне очереди. Вот так! Ну, наряды свои ты отработаешь, а вот что делать с денежным долгом? Как собираешься отдавать?

– Я отдам, – пробормотал Андрей, у которого были уже деньги, о которых «дед» не знал. Мама с Ланой прислала. Пятьсот, себе ничего не останется, но этот хоть перестанет бить, гадина проклятая…

– А из чего это ты собираешься отдавать, Сопля?

– Слушай, дед, мне твоя сопля уже надоела! – взорвался Андрей. – У меня фамилия имеется, а не кличка, как у тебя! И я – в армии, а не в твоей тюрьме. А деньги есть!

– А почему я не знаю? – удивился Дедов, не обращая внимания на вспышку. За это позже Сопля, естественно, еще заплатит. Ему будет указано, как надо обращаться к старшему по званию. Но не при всех, а наедине, где он снова может упасть на черенок лопаты.

– А почему ты должен знать, что у меня в кармане? Это мои карманы, а не твои. И вообще…

Приезд Ланы не то, чтобы как-то воодушевил Андрея или заставил его пересмотреть свое отношение к тому, что с ним происходит каждый день. До этого еще не дошло, на словно какую-то моральную поддержку он все-таки почувствовал. Такую, которой не получал ни от кого.