Такими возвышенными соображениями руководствовался Матвей Пикаев, становясь на скользкий путь фальсификатора.
В качестве первого объекта он избрал Лентулова — мастера, который труден даже для копирования, а не только для подделки. Собственно, Матвею предстояло создать не копию известной картины (шансы продать ее приближались к нулю), а картину от имени Лентулова. Картину, которой Лентулов не писал, но мог бы написать. Для этого ему пришлось тщательно проработать особенности стиля и эпохи. Руководствуясь воспоминаниями современников и данными монографий, Пикаев уяснил себе, какие краски использовал Лентулов, какие кисти предпочитал. В течение долгих пяти месяцев Матвей перевоплощался в Лентулова, окружил себя его репродукциями, постоянно посещал музеи, где выставлялись его картины, завидуя студентам, которые имеют право на глазах у всех копировать его полотна. Он не мог себе этого позволить: а вдруг его потом опознает старушка смотрительница? Ловя себя на таких мыслях, Пикаев отдавал себе отчет, что это не просто мистификация, не просто причуда художника: он совершает преступление. Особенно ярко он чувствовал себя преступником, когда копировал подпись, опираясь опять-таки на монографии. Лентуловским автографом он исчеркал не одну тетрадь в клеточку, зато подпись наконец стала твердой, чуть небрежной — подписью творца.
Когда картина была готова, Матвей искусственно «состарил» ее при помощи чайной заварки и ультрафиолетовой лампы и понес к торговцу картинами, сочинив соответствующую легенду о своей покойной тетке, знакомой когда-то с выдающимися мастерами кисти, в наследстве которой обнаружился этот рисунок. Он был готов к тому, что торговец выгонит его или позвонит в милицию, но тот вцепился в найденный шедевр, как клещ, и сразу спросил, сколько Матвей хочет за него. Эксперты ахнули: Лентулов! Позднее Пикаеву стало известно, что его подделка попала на солидный аукцион, а это отныне означало ее право называться подлинником. А сам Матвей получил возможность отделиться от матери и сестер, сняв небольшую комнату в коммуналке.
Он чувствовал себя бодрым и освеженным после соприкосновения с миром Лентулова: завершенный этап, позволивший побывать в шкуре выдающегося мастера, пробудил новые силы, которые хотелось потратить на создание собственных картин. Но вместо них комнату в коммуналке заполнили репродукции раннего Малевича, которого Матвей решил подделывать после Лентулова.
«Ну, еще разочек, — убеждал себя Матвей. — Чтобы прочно стать на ноги в экономическом отношении. Потом подделаю чье-нибудь небольшое полотно или рисунок, чтобы заработать на краски, кисти и холсты. А потом можно будет и остановиться…»
Матвей Пикаев не предвидел, что остановиться мошеннику тем труднее, чем больше заработано. Каждый раз представляется последним, но каждая успешная сделка вселяет уверенность в собственных силах и укрепляет убежденность в безопасности. Но обязательно случается такой эпизод, который и станет последним.
С Матвеем это произошло, когда легенда о тетке, оставившей наследство, стала казаться ему самому подозрительной и он придумал, как расширить криминальный промысел, оставаясь при этом чистым. Суть в том, что картины обычно продаются в сопровождении документа, называемого справкой об аутентичности. Обычно это черно-белая фотография полотна, на обороте которой признанный эксперт ставит свои подпись и печать. Когда Матвей Пикаев накопил денег, он приобрел несколько подлинных произведений интересующей его эпохи для более полного изучения, и у него скопилось несколько таких документов. Набив руку на фальшивках, Матвей не видел трудностей в том, чтобы скопировать печать и подпись эксперта. Поддельный Шагал изначально получил «путевку в жизнь».
Со своим Шагалом он набрался наглости обратиться к человеку, чьим знаниям и профессиональному чутью доверял, но считал его слишком восторженным и доверчивым. И впрямь, специалист отпустил положенную дозу восторгов его Шагалу, изображавшему козла, летящего над крышами Витебска, после чего попросил Матвея обождать, пока он кое с кем переговорит. Вероятно, Пикаев сможет получить деньги наличными, возможно, даже в долларах. Есть тут один покупатель…
Матвей ждал. Полчаса, час… На втором часу забеспокоился. Безотчетное предчувствие, сродни зубной боли. К сожалению, предчувствие не обмануло: через час пятнадцать в комнату энергично ворвался незнакомец с тонким, но жестким лицом. Что-то в нем было от человека искусства, но в целом по виду — типичный бизнесмен. И по образу действий — тоже.
— Давно занимаешься фальшивками? — напористо спросил бизнесмен. Спросил так, что сразу становилось понятно: он и мысли не допускал, что Матвей станет вилять и отнекиваться. Но Пикаева трудно было взять голыми руками.
— С какой стати вы меня обвиняете? Есть подпись и личная печать эксперта, их и проверяйте…
— Уже проверили, дурила. По Интернету. Эксперт свидетельствует, что этого полотна в глаза не видел. Эх, ты! На что ты рассчитывал в эпоху электронных картотек? Смешно… Так давно ты этим занимаешься?
И Матвей, который никогда не верил, что ему удастся долго морочить голову специалистам, признался, силясь улыбнуться побледневшими губами сквозь рыжие заросли усов и бороды:
— Третий год.
— Много продал?
— Четыре холста маслом, два рисунка.
— И только на Шагале засыпался? Не слабо. Вижу, ты спец.
Матвей ничуть не возгордился. Когда тебя хвалят за такое малопочетное занятие, как фальсификация, уж лучше бы ругали. И вообще, он хотел бы очутиться подальше от этого человека, все равно, ругал он его или хвалил. Но у бизнесмена в отношении Матвея была своя задумка:
— Не бойся, я не выдам тебя милиции. Наоборот, дам новую работу, лучше прежней. Не надо ни заниматься распространением, ни выдумывать новые несуществующие картины. Знай копируй себе на здоровье…
Так Матвей Пикаев вошел в преступный синдикат, промышляющий подделкой произведений изобразительного искусства. И стал там, по собственному мнению, не последним человеком. Помимо мастерства и опыта, которыми он охотно делился с другими фальсификаторами, именно Матвей, и никто иной, придумал обосноваться в Раменках-2. Где еще могла быть такая конспирация?
Так Матвей Пикаев ушел в полный и окончательный андеграунд. Эту шутку он отпускал в кругу понимающих людей, благо, кроме них, общаться было не с кем. Матери и сестрам хватало денежных переводов, которые он им регулярно пересылал. Друзья или уехали за границу, или вкалывали, позабыв о роскоши человеческого общения, или, разочарованные тем, что их подземелье «захапали какие-то фирмачи» (свою роль в этом деле Матвей, естественно, не афишировал), перестали собираться прежней компанией. Вопросов с паспортным столом и военкоматом у него не возникало, снимать комнату больше не было необходимости, все необходимое ему доставлял охранник. Чем Раменки-2 хуже башни из слоновой кости, о которой нет-нет да и возмечтает каждый творческий человек? Попахивает, правда, плоховато…
Матвей дышал, стараясь заполнить легкие городским смогом: по сравнению с атмосферой бункера даже он представлялся свежим, как воздух альпийского высокогорного курорта. Вся Москва ему, по контрасту, казалась чистой и многокрасочной. Художник купил на Кузнецком мосту белила для Олега Земского и колонковые кисти для себя и бесцельно побрел по вековой булыжной мостовой, решив позволить себе час отдыха. Солнце спряталось за тучей, и прохожие опасливо поглядывали на небо, должно быть, вспоминая прогноз погоды. У Матвея, конечно, зонта при себе не было. Обвыкнувшись под землей, забываешь самое элементарное: что летом может пойти дождь, что днем теплеет, а вечером холодает. Готовясь к выходу на поверхность, одежду тоже приходилось подбирать наугад, разве что советуясь с охранниками.