— Где очки? — задал неуместный, казалось бы, вопрос Денис. — Покойный был близорук.
Возле кровати очков не обнаружилось. Очечник был пуст. Когда эксперт обошел всю квартиру, очки нашлись на кухонном столе.
— Нелогично, — объявил Грязнов. — Он тут, а очки на кухне.
— А может, самоубийца перед смертью не стал ничего разглядывать, — заспорил с ним новый следователь из Мосгорпрокуратуры, недовольный появлением сотрудников агентства «Глория». — Решился, и все тут. Все, что нужно было в этом мире, он увидал.
— А рюмки вслепую мыл? Госпожа Будникова, — обратился Денис к прекратившей плакать, похоже, чтобы собраться с силами для новых рыданий, старухе, — вы рюмки давно мыли?
— Не… не припомню… давно… а что… такое горе, а тут рюмки…
— Подозрительно чистенькие они, а соседние чашки заросли пылью. Лично я бы снял отсюда пальчики особенно тщательно.
— По-вашему, сэр Грязнов, таблетками его кто-то чужой напоил?
— Вскрытие покажет.
12
Несколько мучительных секунд понадобились Грязнову, чтобы убедиться, что неподвижно замерший в неудобной позе палач восковой, а угли в жаровне электрические. Судя, по всему, это была часть музейной экспозиции старой крепости, должно быть, той самой камеры пыток, которую он отказался посетить. Но легче ему от этого не стало, потому что возникший перед ним человек явно не принадлежал к музейному персоналу. Знакомый незнакомец обладал всеми приметами качка, посетившего дом Васильевны.
— Очнулся, — доложил кому-то невидимому в темноте качок. И обратился уже к Грязнову: — Ну что, дядя, говорить будешь?
Грязнов пробурчал что-то невразумительное.
— Будешь, будешь, — пообещал качок. — У меня заговоришь как миленький. Где картина?
— Какая картина?
— Ты, дядя, кретин или нарочно меня злишь? Мы в курсе, что вы ищете. Так где картина?
Качок повернул располагавшееся рядом с деревянной конструкцией скрипучее колесо, и Слава почувствовал, что веревки натянулись.
— Так картину, — недоуменно забормотал Слава, — вы же сами укра… купили… Она же должна быть у вас! Что, теперь у вас ее другой жулик свистнул?
Еще один поворот колеса. Стянутые запястья обожгло болью.
— Не канифоль мне мозги! Где картины, принадлежавшие Альнису? Что вам Альнис сказал?
— Ничего он нам не сказал.
— Врешь! Слишком долго вы с ним возились.
«Значит, есть еще какие-то принадлежащие Альнису картины Шермана», — сделал вывод Слава и подумал, что эти сведения ему уже вряд ли пригодятся, а передать их Турецкому он не сможет. Трезво подумал, безо всяких соплей. Тело затекло от неудобного положения, только запястья все еще ныли, поджидая новой порции измывательств. Работники милиции часто умирают не своей смертью, однако умереть не от пули, не от бандитского ножа, а в театральной обстановке, на диковинном пыточном снаряде было бы слишком глупо. Слава был человек простой и внешних эффектов не терпел. В такую свою смерть ему слабо верилось.
— Хотя бы скажите, в целях общего развития, — Грязнов старался сохранить бодрость голоса, но хрипел из-за того, что растянутая грудная клетка не позволяла как следует вдыхать и выдыхать воздух, — что это за штуковина, на которой я тут у вас физзарядкой занимаюсь?
Невидимый из темноты издал короткий смешок, будто вопрос доставил ему удовольствие.
— Это дыба, драгоценный наш. Дыба. На такой штуковине самые крепкие разбойники вплоть до прошлого века развязывали языки. Ты, наверное, думаешь, она от времени износилась? Ничего подобного. За ней тут заботливо следят, чистят, смазывают, тросы меняют. Ты, наверное, и сам чувствуешь, что дыба в полном порядке. Ну-ка, натяни!
— Дураки! — взревел Слава прежде, чем качок крутанул колесо, исполняя приказ. — Старик глухой, слепой и немой! Он никому ничего не скажет! Он картины от куска обоев не отличает!
Этим преждевременным криком Слава старался заглушить боль, но когда боль настала, оказалось, что заглушать ее криками — дохлый номер. Крики существовали сами по себе, боль, распяливавшая руки и ноги в разные стороны, — сама по себе. В какой-то момент Грязнов увидел как бы со стороны свое растянутое, не слишком красивое, полноватое, но такое родное тело, и от сознания, что вот этого Славу Грязнова пытают какие-то мерзавцы, ему стало настолько гадостно, что из-за одной гадливости он все бы выдал, если бы знал.
«Стоп, — перехватил свои мысли Слава. — Они от тебя только этого и ждут. Прекращай думать об Альнисе и Шермане. Думай о чем-нибудь постороннем».
Неожиданно он вспомнил анекдот в тему. Поймали враги русского разведчика и допрашивают: «Шифры? Явки? Планы командования?» Он ни на один вопрос не отвечает. Стали его пытать. Он все равно не раскалывается. Уж какие только страшные пытки к нему ни применяли, ничего не выдал. «Ну и стойкий же человек этот русский! — удивляются враги. — В чем секрет его стойкости?» Наладили секретное наблюдение за камерой, где его содержали. И видят на экране, что русский разведчик головой о стену бьется и твердит: «Говорили же тебе, дубина: учи шифры, учи явки…»
— Ишь ты, — полуиспуганно-полувосторженно прокомментировал качок, — он еще и смеется! Чего ты, придурок, смешного тут нашел?
— Этот смех, уважаемый Вячеслав Иванович, — прошелестел сзади голос того, кто не позволял себя увидеть, — признак того, что вы не до конца понимаете ситуацию. Вы ее поймете, когда у вас начнут выскакивать кости из суставов.
— Вы за это ответите, — пообещал Слава, понимая, как неубедительно звучат его слова.
— Ну уж нет. В этой старой крепости достаточно склепов, колодцев и прочих завлекательных местечек, где ваш труп сможет спокойно сгнить, не привлекая внимания каменец-подольской полиции. В лучшем случае старушка экскурсоводша пожалуется директору музея, что поблизости смердит какая-то издохшая падаль, может быть, кошка или собака. И ваше тело найдут. Но опознать вас, миленький, будет очень и очень трудно.
— Меня будут искать, — пригрозил Слава. — Если вы столько обо мне знаете, то уж, наверное, вам известно, что я здесь не один.
— Турецкий не в счет. Он у нас…
Что «он у них», невидимый мерзавец не договорил. В железную дверь постучали, и очень громкий, очень официальный голос произнес:
— Видчините, будь ласка.
— Атас! — заорал качок. Видно, у него это входило в условный рефлекс. — Сматываемся!
Он резко отпустил колесо, которое само собой, вследствие того, что веревки были натянуты, несколько раз прокрутилось назад. Славе от этого легче не стало: если до этого веревки хоть как-то его держали, то теперь он впечатался в каменный пол уже пострадавшей головой. А злоумышленники выбирались наверх, но не через дверь, в которую стучали представители местного правосудия, а через полуподвальное окно, которое, должно быть, нарочно оставили приоткрытым. Грязнов жалел, что, несмотря на все усилия повернуться, так и не разглядел второго, главного преступника. Был ли это тот самый Николай Анисимович, который наведывался к Васильевне в хату, или кто-то другой? Может, их тут целая шайка орудует?