Но могла, могла ли она рассказать обо всем этом своему Володе Русакову? Могла ли взять и поло­жить на колоду эшафота свою повинную бедовую голову? Да-да, она знала, что он бы все понял. Но открыться ему значило бы вновь пережить все без­мерное унижение и отчаяние тех дней и ночей. Сил на это она в себе так и не нашла.

26

Русаков спал очень тихо. Наташа по-прежнему смотрела на него, на его спокойное лицо и, чуть касаясь, поглаживала по мягким светлым волосам. Наездился, намотался за день... Уже несколько лет в таком изнурительном ритме. Изо дня в день — беспрерывная гонка, волнения, нежданные препят­ствия, необходимость преодолевать злобу и кос­ность, непонимание и откровенную ненависть не­скрываемой вражды.

А впереди дел было куда больше, и все говорило о том, что легче не будет, -не может быть. Уж такая это штука, коварная и затягивающая, — политика. Тем более если побуждения и мотивы участия в этой повседневной схватке действительно праведны и светлы и нет в них ни тщеславия, корысти, а лишь одна тревога и боль о других, которых так легко обмануть, запутать, сбить с толку и с истинного пути реального освобождения от примитивных стандартов, от убогих схем и умерших традиций.

А он знал истинные пути. Он сумел это доказать хотя бы тем, что, начав практически в одиночку, без чьей-либо поддержки в стане власть имущих, без денежных вливаний сумел сколотить из разбросан­ных по городу и области разобщенных единомыш­ленников действительно сильное общественное движение. Он доказал, что может многое, тогда, три года назад, на выборах нового мэра Степногорска, которого надо было избрать в связи с загадочной гибелью бывшего градоначальника Анатолия Волоконцева, утонувшего в реке вместе с женой и охран­ником, когда, как установило следствие, переверну­лась их моторка. Так это было на самом деле или не так, теперь вряд ли кто смог бы узнать, но слухи ходили по городу разные... Впрочем, когда и где обходится без слухов?

Но для нее, Натальи Саниной, эта смерть, каких, прямо скажем, немало случалось среди жителей, обитающих на берегу больших рек, озер или морей, окрасилась особым цветом, когда она узнала, что среди баллотирующихся на вакантный пост фигури­рует и предприниматель по имени Геннадий Клемешев.

— Так-так, — сказала она и снова подумала про себя: «Что бы там ни говорили, а случайностей точно не бывает».

К тому времени они уже сблизились с Русако­вым и жили той жизнью, какой жили и теперь. Зная его еще со времен университетских и по-прежнему видя и слыша его на кафедре, уже поступив в аспи­рантуру, она не раздумывала долго, когда он позвал ее вступить в движение «Гражданское действие» — самую смелую и прогрессивную общественную ор­ганизацию их области. Там, в совместной работе, когда она увидела его вблизи, не картонного, алч­ного, самовлюбленного политикана, а живую, от­важную душу, она поняла, что только здесь ее место, только рядом с ним, по-настоящему родным, любимым человеком, и что все годы учебы и были для того, чтобы применить свежие знания в ясной молодой голове в этом объединении самых разных людей, без воплей и истерик сплотившихся во имя будущего России.

Тогда, три года назад, ведомое Русаковым обще­ство только зарождалось, оно было еще слабо и не могло вступить в спор за мэрское кресло, выдвинув

своего кандидата. Но это не значило, что Русаков вовсе откажется от участия в предвыборном состя­зании. И он нашел свое место в нем как ближайший сподвижник, как агитатор и консультант главного конкурента Клемешева — профессора-экономиста Горюнова. По сути, Русаков возглавил его предвы­борный штаб и взял на себя основные и самые трудные функции — сбор средств, проведение со­циологического зондирования и, главное, публич­ную агитацию и разъяснительную работу. И всюду рядом с ним была она, «женщина эпохи степногорской революции», как он, смеясь, называл ее. Она бывала на всех митингах, распространяла анкеты и опросные листы, моталась по типографиям, обеспе­чивая своевременный и в нужном объеме выпуск и вывоз программных и агитационных материалов Горюнова и подписных листов в его поддержку. И всюду, где бы она ни была, ей чудились вниматель­но следящие за ней из-за угла чуть прищуренные глаза их основного конкурента.

Казалось ей это или было так на самом деле? Кто бы мог ответить? В отличие от Клемешева у нее не было ни соглядатаев, ни шпионов, ни личной охра­ны. Но однажды, дней за десять до выборов, после жаркого диспута на телевидении, на котором Горю­нов легко одолел громогласные и заведомо попу­листские выкрики своего собеседника, Клемешева, — а они с Русаковым тоже были там, на телесту­дии, в группе поддержки своего кандидата, — уже после передачи, в тот момент, когда повеселевший Русаков обсуждал перипетии этого словесного по­единка, к ней неожиданно подошел тот, с кем она меньше всего хотела бы и говорить, и оставаться с глазу на глаз.

— Приветствую вас, Наталья Сергеевна! Смот­рите-ка, как занятно, снова схлестнулись дорожки! Да не бойтесь, не бойтесь, не укушу... Мы же циви­лизованные люди, так? Я ведь не забыл ту нашу последнюю встречу. Я, чтоб вы знали, вообще ни­чего не забываю. А с господином Русаковым, как я знаю, у вас все тип-топ? Поздравляю! Достойней­ший человек! Умница, светлая голова...

— Это все к чему? — холодно спросила она.

— А так, — улыбнулся он. — Ни к чему. Только мой совет — и вам и вашему другу — не больно зарываться. А то... зароют.

— Похоже, вы забыли условия нашего договора? Уж больно смахивает на угрозу. Я ведь предупреж­дала... В натуре...

— Она предупреждала... Слушай сюда, ты, сявка! Неужто ты не понимаешь, что живешь, дышишь и трахаешься со своим бобиком лишь по моей доброй воле? Окстись, девочка, опомнись! Без вас мне было бы просто чуть скучнее жить. А теперь бери себе в компьютер: мы, деловые люди, слово держим. И тебя я не трону, уж таков был уговор. Но о нем у нас с тобой базара не было. Так что, коли не хо­чешь, чтобы его светленькая головка зачуток... по­рыжела... ты меня понимаешь, да?., вы мне с ним мою торговлю не портьте. Ты про меня ничего знать не можешь, а разнюхала что — так то чистая мура, так сказать, «берег очарованный и очарованная даль». Кто б я ни был, доказухи ноль целых. Ну а я в делах серьезных без предрассудков, пру напролом. Так что не изволь, лапонька, сомневаться — твой чистый мальчик получит четкую информацию от и до, все, что было у нас с тобой, каждый писк и визг. А уж я-то каждую родинку твою помню, где и сколько. Сечешь? Так что моя доказуха потяжеле будет. Вот так. Думай теперь ты. Мозгуй и — по­кеда!

Русаков подошел к ней:

— Наташка, что случилось? Что он сказал тебе? Угрожал? Ты белее этой стены.

Ах, сказать бы ей тогда ему все! Положиться на небеса и бухнуть. Но она только помотала головой:

— Да нет, нет, Володя, не угрожал. Просто спу­тал меня с одной знакомой.

И он поверил, кажется. А дней через пять у Горюнова сгорела дача, а через два только чудом не

до смерти забили сына, студента их же универси­тета.

А еще через два дня Горюнов снял свою канди­датуру.