Book.

Да, еще утром, на заседании, поступили сообще­ния о том, что в городе неспокойно, что поздним вечером и ночью, очевидно, произошли какие-то непонятные события, вновь взвинтившие страсти еле-еле утихомиренных студентов, которые опять собираются у общежитий и сбиваются в колонны, явно готовясь повторить субботнее шествие, однако ситуация в городе теперь, видимо, резко усложни­лась и грозит выйти из-под контроля.

Тогда он снова связался с первыми «силовика­ми» города и региона и вновь, как накануне, потре­бовал, чтобы те костьми легли, но не допустили самого худшего. А самым худшим теперь могла быть кровь, которой он, надо сказать, не боялся с детст­ва, а вот сейчас бояться был обязан, если хотел чего-то добиться на заданном направлении.

— Я слушаю, — сказал Платов в белую телефон­ную трубку.

Звонили из Администрации Президента, один из ближайших его помощников, то есть звонок, по всей видимости, был продиктован указанием «самого».

— Что же это происходит у вас, Николай Ивано­вич? — заведенным голосом заверещал в трубке этот мальчишка, которому он, Платов, по совести говоря, не доверил бы даже чистить ботинки. — Вы понимаете, что все это означает в такой момент для престижа страны? Ведь если такое у нас происходит, у нас, у члена Совета Европы... Вы хотя бы отдаете себе отчет, какие это теперь будет иметь последст­вия и внутри России, и на международной арене?..

Хотелось без антимоний обложить этого хлыща так, чтобы до конца дней не отмылся. Но он, Пла­тов, был человек закаленный, бывалый боец, стре­ляный воробей.

— Можете передать, — отрывисто бросил Пла­тов, — ситуация будет нормализована не позднее чем через два-три часа. Я немедленно вылетаю в Степногорск, тщательно разберусь и приму все не­обходимые меры.

— Какие два-три часа? — закричал тот. — Вы что, не знаете, что у вас там есть и убитые? Во всяком случае, у нас такая информация.

И хотя на самом деле Платов этого еще не знал и слова эти словно залили его изнутри тяжелым вязким холодом, он и на секунду не заставил своего собеседника допустить, что владеет информацией не в полном объеме.

— Разумеется, знаю! — рубанул он. — По при­бытии в город и после наведения порядка безотла­гательно сообщу вам все подробности.

На том и расстались. Он швырнул трубку.

Предали, гады! Продали! Неужто недокормил? Самого главного не сообщили, не донесли в тот же миг, оставили в. неведении, отлично понимая, что для него, в его положении, это конец! Да, что бы там ни говорили, но предчувствие все-таки штука серьезная и таинственная. Недаром он ночью свя­зывался с Мащенко, недаром ныло сердце-вещун. Но все равно он и в мыслях не допускал такого размаха волнений и беспорядков.

Как на грех, согласно принятой повестке дня, через час с небольшим ему надо было выступать здесь, с этой трибуны с очередной разносной речью,

направленной острием против бездарного прави­тельства. Теперь ни о каких трибунах и громоглас­ных тирадах и речи быть не могло. Теперь — все долой, все побоку! Только туда!

Через четверть часа тяжелый скоростной «мерсе­дес» в сопровождении черного джипа охраны и спецсвязи уже мчал его по Ленинскому проспекту в сторону Внукова, где в связи с внезапными экстре­мальными событиями его ждал небольшой спецса­молет из президентской авиаконюшни.

А еще через полтора часа в точно таком же, но другом «мерседесе» он уже несся по солнечному Степногорску, где по мере приближения к центру все больше и больше попадалось на глаза знаков и примет только что отшумевших волнений, скорее смахивающих на народный мятеж.

В аэропорту встречавшие его сотрудники аппа­рата администрации сообщили число пострадав­ших. На площади Свободы перед их зданием погиб­ли пятеро, тяжело ранено не менее тридцати чело­век, всего же пострадавших под полторы сотни.

Прямо из машины он связался с Мащенко.

— Ну что, Никола, давай докладывай, как допус­тил, почему не предотвратил... Не спеша рассказы­вай, теперь время у тебя есть. Все-таки, сам пони­маешь, последний доклад, куда торопиться...

Но то, что ответил ему Мащенко, а главное, как ответил, какая интонация невольно прорвалась в его хриплом от волнения голосе, Платову что-то очень не понравилось. Какая-то неуместная незави­симость прозвучала, чуть ли не вызов... Словно этот малый, привыкший бегать на веревке, сорвался с колышка. Или?..

— Отвечу вам, Николай Иванович, на все вопро­сы только при личной встрече, — без обычного хо­луйского трепета отчеканил он.

А это значило, что Мащенко и правда пережил тут два часа назад столько всего и такое, после чего ему бояться уже было решительно нечего, а уж тем более скакать на цирлах и лебезить.

— Под суд пойдешь! — зарычал губернатор. — Черепаху из тебя сделаю! — и... осекся, услышав возвращенные ему посланные ночью из Москвы по спутниковому телефону собственные слова:

— В пределах полномочий! Под суд так под суд! — с незнакомой и пугающей твердостью сказал Мащенко. — Через пять минут я буду в вашей при­емной и представлю вам полный отчет.

Мащенко вышел из повиновения. И вдруг Пла­тов понял, чем вызвана отвага этого жучилы и вьюна. Ведь ему, этому Мащенко, не приходилось думать о том, что через шестьдесят три дня — пер­вый тур губернаторских выборов, где он, Платов, идет основным кандидатом и для которого то, что случилось сегодня, наверняка будет иметь совер­шенно чудовищные, возможно, катастрофические последствия как для политика, взявшего дальний прицел. А стало быть, теперь тот взаимный паритет особой осведомленности о делах и делишках, грехах и грешках, на котором столько лет держалась их задушевная дружба, резко нарушен, причем не в его, Платова, пользу.

Эту отпетую сволочь Мащенко, разложившегося подонка и казнокрада, следовало проучить так, чтоб его конопатые внуки вспоминали, но... он понимал, что руки теперь связаны, а этого милягу Коляна действительно просто-напросто перекупили, под­манили, как шавку, жирным куском, а стало быть, нейтрализовывать его придется по-умному, очень ласково и осторожно, просчитывая наперед каждый следующий шаг. Теперь было главное — немедлен­но самыми решительными действиями взять на себя инициативу и показать всем и каждому, кто тут хозяин города и области. А без этого можно было сразу снимать свою кандидатуру, отправляться в от­ставку и ставить крест на политической карьере.

Но он хотел жить, а жить и властвовать для него значило одно и то же, причем властвовать, кажется, было даже важнее, чем жить.

То, что случилось сегодня, вдруг заставило его

отчетливо понять и осознать, что кто-то ведет про­тив него, быть может, куда более тонкую и масштаб­ную игру и, возможно, уже сумел набрать чрезвы­чайно важные, если не решающие, очки.

От того, как он, Платов, поведет теперь себя, как выстроит дальнейшую стратегию кампании и подго­товки к выборам, найдет ли «секретное оружие», тот дурацкий колокольчик, позвонив в который он смо­жет потянуть и перетянуть на свою сторону не­сколько сот тысяч имеющих право голоса остоло­пов, с которыми даже и играть-то скучно, коли они принимают за чистую монету весь этот «электораль­ный маскарад» с переодеваниями и раздачей рос­сийским «папуасам» стеклянных бус, зависело те­перь — сбудется ли, осуществится ли то, что он наметил для себя в качестве главной цели и главно­го ориентира в судьбе.