Исса, как мог, пытался отговорить младших бра­тьев, но это ему не удалось. А когда после всех событий они исчезли, тот же человек сообщил ему, что оба брата арестованы, но могут быть выпущены на свободу под залог или каким-либо другим спосо­бом, если будет выведен из дела московский следо­ватель Турецкий, присутствие которого мешает ос­вобождению его любимых младших братьев.

Он, Исса Арсланов, трижды пытался осущест­вить задуманное.

Первый раз во время траурного митинга, но тогда его засекли сотрудники службы безопасности губернатора Платова, и он в ходе митинга был вы­нужден дважды менять позицию и в конце концов не смог довести дело до конца, так как потерял Турецкого в толпе.

Затем он получил точное указание, где живет Турецкий, и произвел выстрел, который, однако, как выяснилось, не достиг цели, из-за чего через несколько дней пришлось проникнуть в больницу, где он и был схвачен. Все время между выходами на свои акции он проводил в лесном лагере под Степногорском, так как ему сообщили, что в городе после воскресных событий идут облавы и особенно охотятся на чеченцев. Точное местонахождение ла­геря ему неизвестно, так как его привозили и уво­зили в закрытом фургоне, хотя место это он, навер­ное, узнал бы без труда. В лагере он занимался огневой подготовкой — два-три часа стрелял в тире из разных видов оружия. За время нахождения там несколько раз видел Павла. О смерти братьев он не знал вплоть до того момента, когда ему были пока­заны фотографии их тел.

Когда он замолчал и закурил, тоскливо глядя в окно, Турецкий молча сел за стол перед ним, рядом с Рыжковым и подошедшим поближе Даниловым. Они встретились глазами, и Исса Арсланов отвер­нулся.

— Ну что, Исса, — спросил Турецкий, — вы, ка­жется, теперь поняли все? А ведь не только мне, но и вам повезло, что вы меня не ухлопали. Потому что вас непременно убили бы самого, как только ваши наниматели получили бы подтверждение, что вы сделали свое дело. Пристрелили бы, как и ваших братьев, и бровью бы не повели. Подумать только, если бы вы знали, что за пистолеты они дали вам в руки! Знаете, я не слабонервный, но и у меня мороз по коже идет.

Исса слушал его теперь очень внимательно, сдвинув брови. Они действительно были все похо­жи, эти трое парней, по воле судьбы и по воле истории ставшие бандитами и убийцами.

— Я думаю, ваш дядя Али сумел вам все объяс­нить гораздо лучше, чем смог бы я, — продолжил Турецкий. — Вы уже сами поняли, конечно, какую важную роль тут сыграл этот Павел. Скажите, вы узнали бы его? От этого зависит невероятно много, может быть, даже больше, чем кажется нам с вами.

Исса говорил по-русски намного хуже своего дядьки, и все же это была ясная и точная русская речь.

— Жалко, — сказал он, — я бы его сам... Только как? Я же тут у вас... А дядя Али велел слушать вас, верить вам, делать все, как вы скажете. Покажете — узнаю.

— Хорошо, Исса, — кивнул Турецкий. — Если получится, попробую смягчить вашу участь. Все- таки вы никого не успели убить. И хотя по закону покушение, статья тридцатая Уголовного кодекса, а вы покушались трижды, является преступлением, я не хочу, чтобы вы сгинули в лагере на пятнадцать лет. Свое вы получите, но не более того. И вот что, Исса... У вас хорошее лицо — хватит преступлений, хватит убивать! Я не собираюсь читать вам морали, я действительно думаю так: хватит, уже все устали. У нас совсем не остается времени на жизнь. Этак скоро мы все просто перебьем друг друга.

— Слушай, Турецкий, — тихо сказал Исса. — Это правда, ты велел отдать моих братьев, чтобы их похоронили, как велит Аллах?

— Да, я.

— Благодарю тебя.

И его увели.

64

Пошла вторая неделя новой жизни. Денис Грязнов исправно посещал лекции, вел конспекты, на занятиях появлялся без опозданий, на семинарах на вопросы преподавателей отвечал четко и без запин­ки, производя на всех впечатление серьезного сту­дента, зубрилы-провинциала, готового землю рыть, чтобы выбиться в люди и навсегда сделать ручкой своей далекой дыре.

На самом же деле внешне спокойный, даже чуть медлительный Денис изнывал в этой тихой заводи размеренного учебного процесса. Он приглядывал­ся, прислушивался, отмечая любые настораживаю­щие черточки в поведении соучеников. Но пока что ничего ценного в плане его тайных интересов не обнаруживалось, и он уже порой в глубине души проклинал себя за то, что поддался на уговоры дядь­ки и очутился в этом болоте, где безуспешно пытал­ся корчить из себя тайного агента.

И вдруг в один из дней — или это только почу­дилось ему? — он, кажется, шестым чувством уло­вил легчайшее дуновение того, что уже отчаялся найти. Сам не ведая почему, он вдруг решил профилонить одну из лекций и заглянул в неурочный час в жалкую университетскую столовку, будто навеки пропахшую этой вечной кислой капустой и сурро­гатным кофе.

Они сидели в углу за двумя сдвинутыми вместе столами, не спеша потягивали из банок немецкое пиво и закусывали соленым арахисом, что было

явно не по карману всем тем, с кем его здесь уже свела студенческая скамья и стены общежития.

Он, кажется, явно свалял дурака, не заприметив их раньше. Он сидел, опустив глаза в учебник, пере­листывал страницы, но нет-нет да и бросал корот­кие прицельные взгляды в сторону тех парней.

Сейчас их было семь человек, но он вспомнил, что там, в обшарпанных стенах общежития, встре­чал членов этой бравой семерки и с другими, неуло­вимо похожими на них, причем у большинства из них еще были на лицах следы того, что они побы­вали в недавней серьезной потасовке: пластырные наклейки на скулах, рассеченные губы, отцветаю­щие синяки. Впрочем, эти почетные знаки носили многие студенты, но сейчас для Дениса они обрели почему-то важное, как сказал бы дядя Саша Турец­кий, «безусловно доказательственное значение».

«Студенты? — спросил себя Денис. — Ну да, ко­нечно... Кем еще они могли быть?»

Хотя на первый взгляд и совсем другая публика. Что-то еще казалось в них настораживающим и подчеркивающим единство... И вдруг он сообразил: руки! Загрубевшие, мясистые руки спортсменов, и не просто спортсменов, а тех, что всерьез и давно занимаются боевыми искусствами и разными вос­точными единоборствами, прежде всего карате, у-шу и конг-фу. Возможно, не брезговали и нашим боевым самбо. Во всяком случае, у всех на костяш­ках пальцев и ребрах ладоней были набитые много­месячными тренировками жесткие бугристые мозо­ли, похожие на загрубевшие наросты на коре дере­вьев.

«Эге! А ведь встреча с этими студиозусами мир­ному населению ничего хорошего не предвещает... Ну ладно там я — я кое в чем по этой части преус­пел... »

Кажется, он чуть дольше засмотрелся на них, чем следовало, потому что поймал на себе два-три коротких внимательных взгляда. Он поднялся, отнес тарелку и стакан на мойку, кинул книжку в сумку и легкой, чуть танцующей, пружинистой по­ходкой пошел к выходу между рядами столиков. И когда он уже был у самых дверей, оглянулся на миг и увидел, что почти все сидевшие в углу так же серьезно и внимательно провожают его, глядя в спину, такими же холодными внимательными взглядами.