— И где этот Рэм? И как его фамилия? — после длительной паузы вернулся к разговору Турецкий. — Вы о нем что-нибудь слышали?
— Фамилии не знаю, Закончил, как все, академию, получил назначение и уехал. А Настя? Сестренка диплом не получила. Вернее, учеба закончилась у нее гражданским браком, о котором вы знаете. Ну тут еще произошли события…
— Какие, если не секрет?
— Умерли родители. Отец, потом вскоре мама. Мы остались одни. Надо было как-то устраиваться. Вот тогда у нас в доме и появился Виктор Альбертович. Он уже знал о нашем горе, посочувствовал, помог материально, ну и пошло-поехало… А потом они сошлись с Настей, и она переехала к нему жить. Он ей большую квартиру купил на Оранжевой улице, в новом доме. На ее имя. А потом и нам с Петей помог на новом месте обосноваться, вот здесь уже. Мы же в коммуналке с родителями жили. Дом старый, давно уже снесли. Вот так все и получилось.
— У вас нет фотографий тех времен? Обычно ведь в семьях хранятся альбомы всякие, а?
— Может, что-то и осталось. В основном когда мы были маленькие. Школьные еще, наверное. В институте Настя не снималась, это я знаю точно, но вот летом, на даче…
— А где у вас дача?
— Это не у нас, это у Виктора Альбертовича. Мы с Петей там бывали, в гостях у них. В Малаховке, возле озера. Но посторонних там, на снимках, нет, — с некоторой даже язвительностью добавила она.
— Чего это вы? — снова улыбнулся Турецкий. — Неужто восприняли мой вопрос как какую-то провокацию?
— Да я не знаю, чего вы хотите… — вздохнула Таня.
— Хочу найти убийцу. Вот, кстати, этот тип вам никого не напоминает?
Александр Борисович достал из кармана фотографию с рисунка, сделанного в Экспертно-криминалистическом центре с помощью «пенсионера союзного значения» Ожерелова. Он положил фото на стол и подвинул к Тане.
Та недоверчиво взглянула на нее, затем взяла в руки, стала рассматривать внимательно, даже губы поджала. Но потом резко встряхнула головой и отрицательно покачала ею.
— Нет, я такого ни разу не видела. А если вы думаете, что это — Рэм, то ошибаетесь. Он был красивым, — мечтательно произнесла Таня. — А этот урод совсем даже близко на него не похож.
— Этот тоже высокий, где-то за сто восемьдесят. Хромает на левую ногу.
— Ну и что, мало их, длинных киллеров? — с вызовом ответила Татьяна. — Вы в телевизор поглядите!
— Некогда мне в него глядеть, милая моя, — с сожалением ответил Турецкий. — А фотографии ваши семейные вы мне все-таки покажите.
А потом он долго и внимательно рассматривал вставленные в прорези альбома черно-белые фотографии прошлых лет. «Познакомился» с родителями девочек, с их дядями и тетями, с самими девочками. На одном снимке Настя была особенно хороша. И не то чтобы очень уж броская и эффектная, но откровенно притягательна, чем-то по-своему невероятно красива. Таня ведь сейчас примерно в этом же возрасте, но она — другая, проще и как-то современнее, что ли. Хотя тоже с перчиком. Интересно, как это простой слесарь-инструментальщик Петя справляется с ней? А может… Да, чужая душа — потемки…
— Это в каком году снято, не помните? — спросил он у Тани.
Та посмотрела, пожала плечами, поскольку ни на самой фотографии, ни на ее обороте ничего не было написано, и сказала неуверенно:
— По-моему, это перед поступлением Насти в академию. Скорее всего. Школу здесь она, во всяком случае, уже закончила.
«Хороша девочка, — отметил про себя Александр Борисович. — И понятно, что за ней табуны могли бегать…»
— А почему она пошла именно в закрытую академию ФСБ?
— А у нас папа был военным. А в годы войны служил в особом отделе, может быть, поэтому.
«Все могло быть, — подумал Турецкий, — но если папа служил честно, то и дочке поступить в этот институт было наверняка проще, чем в какой-либо другой». Надо будет, решил он, проверить и этот факт. А Настину фотографию он забрал с собой, твердо пообещав вскоре вернуть ее. Уж такую-то девицу, без сомнения, вспомнят пожилые сотрудники академии, если им ее показать. Ну а за фотографией может и хвост «обожателей» объявиться.
А между прочим подумав о «хвосте», Турецкий вмиг перенесся в сегодняшнюю действительность — показалось даже потешным такое сравнение. Уж не тот ли это «хвост», который теперь и его преследует?
Он оглянулся и не увидел за своей спиной ничего подозрительного. Ну разве что светлые, неопределенного какого-то цвета «Жигули», резво поспешающие за ним.
— А мы проверим, — сказал он и тут же свернул в первый попавшийся переулок.
Проехал по нему целый квартал, свернул налево, прокатился по трамвайным путям и наконец снова выбрался на главную магистраль. Продолжая движение, стал оглядываться и присматриваться к следующим сзади машинам и… в проеме между движущимися рядами транспорта увидел синюю машину, похожую на ту приземистую «мазду». Похожую, но, может быть, совсем не ту? Но почему по его следам всегда движется именно такая синяя и приземистая машина? Это уже становилось навязчивым. Пора, значит, предпринимать и ответные меры.
Размышляя так, он поглядывал в сторону синей машины, двигавшейся почти параллельно с ним, но не обгонявшей его. И вот машина — она при более близком рассмотрении оказалась все-таки «маздой» — свернула на перекрестке налево и пропала из поля зрения. Значит, ошибся. Турецкий вздохнул с облегчением. Что это ему в последнее время повсюду мнятся преследователи?
Хотя если быть справедливым, то длинный мужик в бейсболке был все-таки реальностью. Как, впрочем, и тот киллер, который расстрелял семью Порубова. И два снятых из-под заднего бампера «маячка» слежения тоже оставались совершенно конкретными вещественными доказательствами деятельности его преследователей. Нет, подумал Турецкий, пора подключать Славку с его службой…
5
Агента, с которым иногда работал Небылицын, звали Красный. Не то чтобы красный цвет был отличительной чертой его характера, вовсе нет, и с носом, как у всех пьющих людей, у него был относительный порядок, и под красным знаменем он не выходил на митинги коммунистов. Просто фамилия была у него такая — Краснов. И законопослушностью этот Егор Кузьмич никогда не отличался, и много хлопот доставлял участковым в своем районе тем, что нередко устраивал в собственной квартире общественные попойки — шумные и, как правило, безобразные.
Краснова знали в ближайших отделениях милиции как человека не совсем пропащего, скорее склонного к излишествам, что случалось даже не очень и часто, зато громко, и тогда обеспокоенные соседи обрывали все телефоны в мольбах утихомирить гуляющую компанию.
Небылицын в свое время пригляделся в этому забулдыге и понял, что никакой он не забулдыга, а просто мается от безделья. Работы у него нет по душе, вот и бузотерит. Володя, то бишь майор милиции Владимир Афанасьевич, устроил Красного в таможенный терминал — на подсобные работы и тем самым обрел необходимого для себя помощника, когда дело касалось одной из самых преступных сторон таможенной деятельности. Красный, как оказалось, умел видеть, что происходит в терминале и вокруг него, будучи при этом совершенно как бы даже и незаинтересованным в наблюдении за событиями на таможне. И за это его особо ценил Небылицын, никому не открывая имени своего наблюдателя. А Красному понравилась опасная, в общем, игра, в которой он чувствовал себя всегда победителем. Да еще Владимир Афанасьевич отстегивал ему суммы, необходимые для «отдыха головы и тела». Чем не жизнь?